И за все он в ответе лишь перед господом Богом, который всегда стоит на стороне слабых, немощных и отверженных. И только под утро, когда заревой отсвет на небе гас, он вставал, обрывая разом, как нитку, мечты, и опять, как и раньше, шагал по лесу приниженный, хилый и жалкий.
Все эти многочисленные преступления скрывал покров тайны. Он никогда не оставлял следов, и никому не приходило в голову его подозревать. Он был неуловимый и хитрый, а при соприкосновении с людьми уж такой кроткий и даже богобоязненный святоша, что, казалось, и глаз поднять не смел. Разговаривал он вкрадчиво, боязливо жался, и только юркие зрачки вертелись ужом.
По большим праздникам он любил ходить в кирку: в постолах, подпоясанный красным кушаком, кафтан-кожушок нараспашку, грудь расхристанна, стоял он там перед алтарем, бормотал молитвы и лил жалостливые слезы. Не то чтобы он раскаивался в грехах и сожалел о содеянном, - он даже не вспоминал об этом, просто здесь, в большом храме, в сиянии тысяч ярких свечей, он чувствовал себя таким несказанно малым, ничтожным, презренным, что растрагивался до слез при мысли об убогости этой жизни.
В памяти всплывали дни юности, в которые он волком скитался по глухим болотам, он слышал смех и колкие издевки хуторян над его бедностью, видел себя в отрепьях, мерзнущим в какой-нибудь заброшенной хибаре. Всю свою жизнь он бежал от людей, бежал от их злобы, сам всегда в душе испытывая презрение к ним.
Эта чувствительность его и подвела. Ограбив дочиста амбар одного бедного бобыля, он поджег клеть и бросился в лес. Но, услышав, как кричат женщины и плачут дети, скорее кинулся обратно тушить пожар. Даже где хлеб украденный припрятан, хозяину подсказал. А ему дали за это четыре долгих года — ну люди ли после этого эти негодяи судьи?
Все утро он без цели слонялся по городу. Ветер вихрил жухлую листву, голые деревья стояли как обтрепанные метлы. Беспрестанно накрапывало, и серое небо в разрывах туч источало такой тусклый свет, что на улице было сумеречно, точно в пещере. Слякоть, кружащийся опад под ногами...
Он побродил по рынку, поглядел на груды мяса, приостановился возле возов с фруктами, приценился и поморщился — дорого. Обдиралы! - бросил торговцам в сердцах с укором и побрел дальше. В карманах не было ни гроша, подводило живот, будоражило ржание лошадей, но вскоре он оставил надежду что-либо здесь украсть. Ходил просто, гладил коней по холке, с удовольствие ощущал под ладонью их упругие мышцы, заглядывал со знанием дела в зубы. Глаза его блестели, язык бойко прищелкивал.