В ее глазах вспыхивает презрение, щеки розовеют. Она говорит монотонно, нараспев. Вытирает губы, на пальцах остается кровь.
- Ошибаешься, Хундва, - говорю я ей. - Вот вырастет мой гнев, тогда берегись! Туман расступится передо мной и тучи рассеются. Я только волчонок, клыки не прорезались еще. Се меня гонят и презирают, но однажды я выпрямлюсь, и тогда содрогнутся болота от ваших воплей. Вместо любви вы напоили меня ядом, вместо доброты вселили ненависть, посеяли бую в моей душе. Цветы бури ядовиты, Хундва!
Волоча ноги, входит Хундва в дом. Встал и я.
Осенний день наполнен мелким, как пыль, дождем. Бреду по болоту куда глаза глядят. Под кочками чавкает вода. Незаметно, крадучись подступает ночь. Ухают совы. Слышу мягкий шелест крыльев в тумане, но самих сов не вижу. Гнилые ветки и мох источают густую вонь.
Домой прихожу под утро. Отец спит, но его глаза открыты и они смеются.
Вдруг какая-то женщина распахивает дверь и кричит на бегу: « Кристьюхан умер!» Отправляемся с отцом туда. Возле лачуги собрались ургвеэсцы, в зубах трубки, на глаза надвинуты косматые шапки. Кристьюхан лежит посреди двора, возле дохлой лошади. Мужики зарезали последнюю его овцу, варили, жарили и ели, пели и бранились, и никто не говорил о смерти старика. А когда напились и наелись, понесли Кристьюхана в болото. Хундва пошла следом, как всегда безмолвная, бледная и боязливая.
Под вечер лачуга Кристьюхана загорелась. Кто-то бросил головешку под стреху. Огонь задыхаясь и пыхтя, метался в густом тумане.
Это работа Хундвы, подумал я.
Наступила поздняя осень с дождливыми днями. Пепельное небо то и дело роняло слезы. Болота сделались непроходимыми, никто не решался ступать на их тропы. Дни стали короткие, не успеет просочиться серый свет, как тут же гаснет. К тому же поднялся ветер и принес мокрый снег с градом. Болото гудело и волновалось.
Пророю туман на миг рассеивался, прямо над головой по сажистому небу двигались тяжелые бесформенные тучи. Болотные клены окрасились в кроваво-красный цвет, роняли листья, будто перья. Желтые березы отливали золотом. Высоко над болотом гоготали улетающие гуси.
Отец целые дни проводил у старой Уллы. Был весел, все время смеялся, явно что-то задумывал. Под вечер брел домой с тяжелыми узлами и мешками на горбу. Закрома наполнились зерном, в хлеву появились две телки. Достаток его рос с каждым днем.
Потом он начал гнать спирт, варить пиво; пробовал, смаковал, но не пил. Замышлял что-то всерьез. На мои вопросы только усмехался, и в горле его слышалось странное, похожее на смех дребезжание.