– Нищих тогда славно подвинули, там шпион на шпионе. Храмовников в казармы загнали. Эти вовсе мерзавцы, но в городе теперь они не указ. А еще «веселых домов» позакрывали половину за «публичное наказание». Это закон новый, князем изобретенный.
– Очень занятный закон, – кивнул Дари. – Принят «с целью утверждения семейных ценностей и ограждения детей от кровавых зрелищ». Вот как! Теперь раба нельзя казнить за любой мелкий проступок, тем более публично. Да еще одевать надо хоть как, чтоб сохранить пристойность. Запутанные правила, любого содержателя грязных заведений можно со свету сжить, если взяться. Этот Крёйн рыжее нашего Римаха, и такой же оказался упрямый, он теперь раз в год наведывается, смотрит. Обычно к торгу рабскому, чтоб о княжеских указах как следует помнили.
– На площади только и остались корчмы убогие для мерзавцев всяких, и те опасаются сильно шуметь, – кивнул Римах. – А знать до того стала семейные ценности беречь! Прям от рабынь хорошеньких шарахаются. Окаянные было встряли, но они сами первые додумались проклинать жен за неверность, вот и затихли. Правда, жрецам и стражам все дозволено, но не прилюдно.
– В городе не вздумай в храмовый квартал заходить, его видно, там огорожено, – назидательно продолжил Дари. – В охрану к видьям ведь не силой сгоняют, там отборные бойцы, отказавшиеся от прежнего рода, семьи и имени, признавшие полную власть жрецов над собой. Зато над прочими безродные князьями себя ставят, от безнаказанности прямо пьяные. Страшно там. А уж что бывшие рабы творят, став храмовниками…
– Мы как на рынке осенью стоим, в «Золотом роге» живем, хозяин больно знатный, с понятием. Рядом есть и попроще заведение, «Бычий хвост», для селян прямо и пристроено. Ты запомни где ночевать, если без нас.
– Тин, только долго в первый раз там не оставайся, даже не думай, – предостерег Дари, успевший попутно сократить мое имя до прозвища. – Сиди тихо, ни во что не лезь. В Дарсе очень сильная видья, старая и опытная. Уедешь с нами дня через два. А дальше – как пойдет.
– Не стану загадывать, – кивнула я. – Все одно, не сбудется как придумаю.
До опушки добрели уже в темноте, почти на ощупь. Мне было легче, ночное зрение и чутье теперь – просто кошачьи. Я их и вывела прямиком к огню, взметнувшемуся едва не в рост человека. Перестарались наши робкие костровые.
Иртэ с Ермилом сидели, плотно укутавшись одним пуховым пледом. Дрожали не столько от вездесущего липкого тумана, сколько от зябкого ночного страха, пробиравшего обоих до костей. Одни, на краю Гиблого леса, полного невнятных опасных звуков, в самых мрачных предположениях о судьбе ушедших в глушь старших.