13
Лето осталось позади, удушающая жара спала, и у нас в семье сложился новый распорядок. Бабушку мы навещали по очереди. Чаще всего к ней ездили отец или я. Я садился на краешек кровати и звал пройтись по парку или выбраться в город, поесть мороженого. Она отвечала, что ей не хочется, но очень мило с моей стороны, что я о ней забочусь. Всякий раз я уходил подавленный. И думал: «Почему я оставляю ее здесь? Ведь она так меня любила, всегда меня утешала. Она варила мне супы и готовила мусаку. Как же я могу ее бросить?» А она изо всех сил старалась сделать так, чтобы визиты к ней не были для меня тягостными. Всем своим видом показывала, что живется ей неплохо и хоть ей и трудновато пока на новом месте, но она привыкнет. Ее деликатность только усугубляла во мне чувство вины. Лучше бы она ворчала и капризничала — мне было бы легче.
Мы прогуливались с ней по коридорам дома престарелых. Взгляд мой скользил по жутким картинкам, украшавшим стены. Жизнь стариков и без того не богата радостями, зачем же, думал я, подвергать их еще и этой пытке? В основном это были депрессивные пейзажи, способные вызвать повальную суицидальную реакцию. Одна из картин изображала корову. Художник, наверно, был из местных обитателей, и его работу выставили, чтобы сделать ему приятное. Мы навели справки, но никто не знал ни автора этого несусветного творения, ни почему оно тут висит. Эстетика никого не заботила. Мое отвращение к этой картине повлекло за собой странную вещь: всякий раз, приезжая к бабушке, я останавливался и смотрел на нее. Корова стала частью моей жизни. На веки вечные ей суждено было остаться для меня воплощением уродства. А это немало — иметь на горизонте маяк, к которому ни при каких обстоятельствах нельзя приближаться. Всю жизнь потом я бежал и бежал прочь от этой коровы.
Бабушка разделяла мое отвращение, и мы с ней понимающе хихикали. В те дни, когда я чувствовал, что ей плохо, когда она маялась, не находя себе места, я шептал ей на ухо: «Пошли проведаем корову? Повеселимся». И бабушка улыбалась. В сущности, человек, повесивший на стену этот кошмар, был настоящий гений. Он понял: чтобы победить уродство, надо довести его до высшей точки. В конце концов я даже стал бояться, как бы картину не сняли. Эта корова дарила нам бесконечно радостные минуты. Бабушка, обладавшая врожденным изяществом и утонченным вкусом, была эстеткой до мозга костей. Должно быть, моя любовь к словам тоже от нее. Она мне часто повторяла:
— Стареть надо в окружении красоты. Вернее, старея, надо искать утешение в красоте.