Я страшно много выпил, перед глазами все плыло, но при этом какие-то вещи я вдруг стал понимать гораздо отчетливей. Я сознавал, что мне плохо оттого, что я не чувствую корней. Я легко терял почву под ногами потому, что у меня не было точки опоры.
Родители мои — тени, пусть любящие, но все же тени. И в качестве ночного портье я тоже был подобен тени. Я никого не видел, ни с кем не встречался. Я не хотел быть робким и нерешительным, как мой отец, но и сумасшедшим, как мама, я тоже не хотел быть. Меня тянуло к свету. Я поехал за бабушкой, прекрасно понимая, что разделю все ее разочарования. Дорога, по которой она двигалась в отчаянных поисках красоты, заканчивалась тупиком. Я видел все в мрачных тонах и вполне готов был в тот момент отправиться к прибрежным утесам и со всем покончить.
Но упал я все же не со скал, а со стула. Мое тело безвольно поддалось опьянению. Судя по всему, в гостиницу меня любезно доставили посетители бара (ключ от номера был у меня в кармане). Стыдно, но я был даже не в состоянии осознать собственный позор. Меня принесли и уложили в кровать, как ребенка. Даже куры на картине и те смотрели на меня с презрением. Но я испытывал странное удовлетворение оттого, что прошел через это. Все же надо иногда довести свое мучение до пароксизма. У меня раскалывалась голова, слипались глаза. Но спать я уже не мог. На часах было семь, я собирался кое-что предпринять. С четверть часа я приводил себя в сознание под душем, крутя кран то влево, то вправо, и под конец окатил себя ледяной водой. Единственный способ разбудить захлебнувшиеся в спирту нейроны. Потом я оделся и пошел к бабушке. Мне жаль было ее поднимать, но она уже открыла глаза, хотя все еще лежала в постели.
— Собирайся. У нас сегодня важное дело.
— Правда? Какое?
— Увидишь. А пока собирайся.
Бабушка отправилась в ванную. Я тем временем принялся разглядывать номер. Он был совершенно как мой. Не было только кур. Впрочем, на этот счет можно было не беспокоиться: в каждом номере висел свой живописный шедевр. Бабушкин шедевр, пожалуй, превосходил мой. Мне вообще везет по части безвкусицы (каждому свое). Бабушкина картина представляла собой безнадежно мертвый натюрморт: три яблока посреди стола. Наверное, это уникальный случай в истории яблок, но вид у них был крайне удрученный. Так и хотелось забрать их оттуда, спасти, оживить — но они были обречены на пожизненное заключение в этой унылой раме.
За поспешным завтраком я изложил бабушке наш сегодняшний план. Она не верила своим ушам. Мне кажется, нечто подобное ей самой приходило в голову, но она отмела эту мысль. Мы подъехали к школе. Было еще очень рано. Мы сидели и ждали, окруженные утренней редеющей темнотой. Я радовался, что снова увижу ту учительницу, которая смутила меня накануне. Эта радость пришла внезапно. Вечером, когда я так бесславно напился, ее облик периодически возникал передо мной. Я люблю мысленно возвращаться к своим впечатлениям. Ярче всего они проявляются несколько часов спустя. Со мной всегда так, я чуть-чуть отстаю от своих эмоций. В безумии этой ночи, когда я на миг приходил в себя, из тумана выплывало ее лицо. И каждый раз она повторяла все ту же фразу, лейтмотив нашей первой встречи: «Чем я могу вам помочь?» Тогда я еще не знал ее имени, она была для меня только лицом, и это лицо преследовало меня всю ночь, а теперь я сидел и ждал ее появления.