Японские письмена на стене читаются так: «Иссун саки ва ями» — «Мрак в дюйме перед тобой». Несколько человек просили меня перевести надпись, но никто не спросил, что она означает.
Человеческое тело — чудо инженерной мысли. Человеческое тело — хрупкий сосуд. Как примирить эти два утверждения?
Завершение телесных манипуляций так сексуально, что я иногда кончаю, когда Мэгги просто туго скользит.
Во вторник собираюсь на совместную тренировку с Пигготом. Меня тревожит не то, что он уже дважды катался без меня, но то, что я мог его достать, но не достал. Думаю, что причина проигрыша не в моих ногах, но в моей голове.
Женщины с большим выпирающим животом и большим задом подчас возбуждают меня больше, чем женщины с общим ожирением, потому что гигантские женщины уже обездвижены, и видно, как эти луноликие тщетно борются с плотью, которая неизменно берет верх. Как кудзу, обвивающая древесный ствол.
Я никак не могу решить, что развлекает меня больше — удовольствие или боль.
Я начинаю уставать от множества вещей, особенно от самого себя.
Пугающее послание я нашел сегодня в печенье с сюрпризом: «Твое самое сокровенное желание будет исполнено».
* * *
Я мог бы продолжить, записки Макса не исчерпывались приведенными мною выше. Это записки одержимого человека, но человека интеллигентного. Я настаиваю на этом.
Некоторые заметки касались меня и Сьюзен, и подчас они были не слишком лестными, но я все же считаю, что Макс был мне другом. В одной из последних заметок он пишет о безлунной ночи, о скучных женщинах и о внезапном желании постучать в мою дверь. Я был тронут этим, несмотря на то что он так этого и не сделал. Лучше бы он постучал.
Здесь позвольте мне рассказать то, что я пропустил.
Вскоре после смерти Макса приехали его родители, они хотели посмотреть его имущество, то немногое, что осталось в его квартире. Некоторые вещи я забрал сам до их приезда, включая весьма непристойную статую. Но в день приезда родителей я снова был в С-7, помогая им в осмотре, и осторожно отвечая на их вопросы, и стараясь одновременно удовлетворить и собственное мое любопытство. Они были хрупкой низкорослой парой немного за пятьдесят — отец Макса и его мачеха. Мистер Финстер был болезненной немощной копией Макса: то же жилистое сложение, но потрепанное годами, те же синие глаза, только более тусклые. Когда я спросил, каким Макс был в детстве, мистер Финстер пожал плечами.
— Трудным, — ответил он. — Он много читал и любил показывать всем свои знания, но он не терпел критики.
Он прикусил губу, горе буквально сочилось из его глаз.