...Как только окончилось брачное пиршество, молодой супруг в ту же ночь тайно оставил дом свой, сел на корабль...
...Корабль — это всегда казалось Алеше романтичным и завлекательным, но все остальное! Бедная молодая жена, которая наутро обнаружит себя брошенной!
Несчастные родители! Так долго вымаливали у Господа рождения ребеночка, а он оказался таким неблагодарным! Будь у Алеши семья, он бы никогда, никогда...
Единственное, чем мог на это ответить батюшка, так это погладить мальчика по остриженной ежиком голове, успокаивая:
— Ну будет тебе, отрок, будет... Не надо так расстраиваться. Умерь пыл страстей своих!
Итак, Алексий сел на корабль и уплыл в Лаодикию, а оттуда в Едессу Месопотамскую.
...Где это? Похоже на нашу Одессу, в которой мальчишке так мечталось побывать. Там море, там моряки, там медузы и дельфины, там чудесно...
А вот глупого римлянина Алексия море ничуть не интересовало. Помолившись усердно Нерукотворному образу Господа Нашего Иисуса Христа, — батюшка отметил этот факт как несомненную заслугу героя повествования, — сей выходец из богатой семьи раздал все, что имел при себе, бедным. Сам же «облекся в рубище нищеты» и отправился к храму Пречистой Богородицы, где стал на паперти просить милостыню.
Алеша тоже всегда готов был отдать друзьям все, что имел. Он никогда не жадничал, да и принято было в Озерковском детдоме делиться с товарищами.
Но нищенское рубище! Грязное, неопрятное — фу, какой позор! Да любого «инкубаторского» свои же засмеяли бы за такое! А директор бы сказал... даже подумать страшно о том, как разгневался бы директор, который всегда призывал беречь честь и достоинство родного дома.
А попрошайничать — это уж вообще последнее дело. Унижение.
Не лучше ли заниматься чем-нибудь полезным? Учиться или работать...
Батюшке, который в своих проповедях призывал прихожан именно к усердному труду, оставалось только помалкивать.
...Так провел Алексий более семнадцати лет, и все это время родители разыскивали его по всему свету, а молодая супруга неутешно оплакивала.
Молодая?! Да ей к тому времени было за тридцать, не говоря уж о том, что слезы женщину не красят...
Но больше всего Алешу Никитина удивляло то, что, по утверждению автора жития, Алексий за эти годы безделья, неопрятности и стыда «стал известным и почитаемым в Едессе». Вот уж чудаки были эти едесситы, в самом деле!
Нищий же Алексий «избегал славы человеческия и почитания». Правильно делал, что избегал, считал Алеша.
Видно, капля совести еще оставалась, коль стыдился принимать незаслуженные почести. Наконец-то совершил достойный поступок, бежал от всеобщего поклонения — опять на корабле, губа не дура! — в Киликию, где его никто не знал и не мог знать.