Фрэнк Гринуэй был свободен от работы днём в среду, поэтому он подъехал на стоянку при больнице в час дня. Настроение у него значительно улучшилось, поскольку всё шло к тому, что теперь наконец-то всё образуется. Хотя он до сих пор не мог думать спокойно об идиоте мастере из Коули, который не сообразил вечером в прошлую пятницу передать, что ему звонили из дому, в результате чего Фрэнку казалось, что он бросил жену на произвол судьбы. Это же первенец! Нельзя сказать, что Джойс растерялась: когда она почувствовала, что наступает критический момент, она проявила свойственную ей смекалку и напрямую связалась с госпиталем. Но вспоминать об этом до сих пор было стыдно, и нечего делать вид, будто не стыдно. Ибо когда он наконец прибыл в госпиталь, было полдесятого вечера, и их недоношенный ребёнок — появившийся на свет на три недели раньше срока — уже начал отважную и успешную борьбу за жизнь в отделении интенсивной терапии. Это была не его вина, ведь правда? Но для Фрэнка (имевшего слабое воображение, но развитое чувство сострадания) это было всё равно что опоздать на десять минут на футбольный матч любимой команды и обнаружить, что он пропустил единственный гол в той игре.
Он тоже не был здесь новичком. Двери открылись перед ним автоматически, и он уверенно зашагал по широкому, крытому синим ковром вестибюлю, мимо двух столов справок прямиком к лифту, войдя в который он нажал на кнопку и со свежевыстиранной ночной сорочкой, коробочкой «Чёрной магии» и экземпляром еженедельника для женщин стал подниматься на шестой этаж.
И Джойс и ребёночек по-прежнему находились в отдельной палате — с подозрением на желтуху («Нет повода для беспокойства, мистер Гринуэй»), и Фрэнк в очередной раз вошёл в комнату под номером двенадцать. Почему он испытывал лёгкую робость — он и сам понять не мог; однако он прекрасно знал, что у него есть все поводы для продолжающихся опасений. Доктора твёрдо настаивали, чтобы он пока ничего не рассказывал об этом («Ваша жена ещё очень слаба, мистер Гринуэй»), Впрочем, она и так скоро узнает, просто не может не узнать. Однако он охотно согласился подыграть врачам, а сестра обещала предупредить каждого из навещавших Джойс («Послеродовый период очень сложен, мистер Гринуэй»). И ни одного номера «Оксфорд мейл», разумеется.
— Ну, как ты, любимая?
— Отлично.
— А маленький?
— Отлично.
Они расцеловались и скоро перестали стесняться.
— Приходил телевизионщик? Хотела тебя вчера об этом спросить.
— Пока нет, любимая. Но он всё починит — не бойся.
— Надеюсь. Долго я здесь не пробуду — ты это понимаешь?