– Нам было страшно, – мама вздыхает. – Поэтому Ванька за ней и поехал. Она сейчас в госпитале работает. А до этого волонтерила там же.
– Ой, – снова всплескивает руками Варя, и глаза у нее загораются, – правда?! Нет, ну вы однозначно правильного ребенка вырастили!
– Варюш, ну ты ж тоже в некотором роде волонтеришь, – польщенно гудит папа, подливая гостье чай. – Большое дело делаешь!
– Плохо, что пока нас немного, – грустно говорит московская художница. – Многие думают точно так же, но выходить боятся.
Спать гостью укладывают в моей комнате. Несмотря на ее протесты, я уступаю ей свой диванчик, а сама ложусь на раскладушке. Варя мгновенно засыпает доверчивым и беззвучным детским сном – светлая душа, человек будущего, великий мастер, который на плоском листе может вызвать к жизни целый мир, со светом и воздухом.
Я же ворочаюсь почти до утра. Мне не дают покоя и воспоминания, которые разбередились во мне сегодня, и чувство вины перед Максом, и то, что я внезапно поняла одну очень простую, но важную вещь: нет никаких национальностей… нет, они конечно же есть, но это в людях совсем не главное. Главное – это то, что одни из них ЛЮДИ, а вторые… вторые просто некие одушевленные особи… способ существования белковых тел.
Егор
Псих женился. Свадьбу гуляли пышно – с многочисленной казачьей родней невесты, беспрепятственно прибывшей по такому случаю через границу и увешанной брякающими шашками и медалями, с венчанием в церкви и одновременным преклонением колен у памятника Ленину, всячески истреблявшему эту самую церковь, – словом, все люксы. Жратвы было навалом, невеста щеголяла в платье, похожем на огромный торт. Подружки были как на подбор – аппетитно грудастые, видные, нацепившие ради такого случая высокие каблуки и платья с открытыми спинами и вызывающими декольте. Томка, с умыслом или без, взобралась на лакированные платформы сантиметров десять высотой и вышагивала на них, как на ходулях. Вкупе с этими штуками и со своей налаченной деревянной прической она была выше щуплого Психа ровно на голову, но это никого не смущало, а меньше всего – ее суженого-ряженого.
– Я тебя приглашаю быть моим свидетелем со стороны жениха! – не совсем складно, но пафосно изрек Псих ровно за неделю до события.
Если к нему в башку что-то вступало, спорить было бесполезно. У Психа не существовало никакого другого мнения, кроме единственно верного, принадлежащего лично ему, и легче было согласиться, чем доказывать иное. Но я все-таки попытался:
– Слушай, я ужасно польщен, но…
– Чего «но»? Это ты слушай! Мы с тобой, Грек, в этом городе, можно сказать, единственные рядовые, кто приехал сражаться за свободу этой земли от фашистской нечисти, а не бабло косить и грабить магазины!