– Ну вот… я и приехал. Решил сам посмотреть. На всякий случай, знаете…
– Спасибо вам огромное!
Он смутился:
– Ну что вы… а вы там работаете? В реанимации? И он что… до сих пор без сознания?
– Он очень давно без сознания. С самого начала. Кома, если вы понимаете, что это такое.
– Ну… так. В общих чертах. Вы меня проведете… к нему?
– Да. Только с позволения заведующего. Но, думаю, он разрешит. И еще: у нас все стерильно. Вы посидите здесь. – Я усадила Жука в том самом коридоре, плитки которого знала даже лучше, чем свои пять пальцев. – Я сейчас. Вынесу вам халат и бахилы.
– Нет… не знаю, – неуверенно сказал он, и я поняла, что он его точно знает.
– Попробуйте с ним поговорить. – Я отвернулась к окну, чтобы он не видел, как я кусаю губы.
– Зачем? – растерялся Жук. – Я же его не знаю… совсем.
– А хотите, я выйду? Чтобы вам не мешать?
– Хочу, – неожиданно согласился он. – А о чем с ним говорить?
– О чем хотите. Я буду здесь, рядом. Если понадобится что-то, то ординаторская налево по коридору. Мы проходили. Если зайдет сестричка переворачивать больного, вы просто постойте рядом, хорошо? Их, которые без сознания, переворачивают с боку на бок каждые полчаса, – зачем-то сказала я, хотя это ему, наверное, было неинтересно, и тут же добавила: – Чтобы не было пролежней. У нас в отделении ни у кого нет пролежней…
Наверное, от волнения у меня случился словесный понос: я все говорила и говорила, рассказывала вежливо слушающему Жуку, как нужно обращаться с лежачими больными, а он слушал и не перебивал. Только неотрывно смотрел в ЕГО лицо.
– Какого цвета у него глаза? – неожиданно спросил он, вклинившись в мою лекцию по санитарии.
Я поперхнулась и почему-то почувствовала себя на грани обморока.
– Я думаю, они у него серые, – едва-едва выдавила я.
– Он… он видит что-нибудь?
– Не думаю… не знаю. Он не открывает глаза. Но… я ЗНАЮ.
Я знала, какие у него глаза, пальцы на ногах и руках, форма ногтей… Я знала, что у него на лбу, под самыми волосами, шрам – может быть, в детстве упал, катаясь на велосипеде? Еще у него родинка на левом плече, а у локтя их целое созвездие – совсем как Большая Медведица. И что у него очень густые, жесткие и непослушные волосы. Они уже изрядно отросли, но мягче так и не стали. Но я уверена, что его волосы – прямая противоположность его характеру. Достаточно только взглянуть на его губы. И брови с детскими кисточками у основания. Он – мягкий, впечатлительный, очень добрый и одновременно очень смелый и мужественный… Конечно, я ни с кем не делилась своими, скажем так, предположениями или фантазиями – это уж как кому угодно. Я предпочитала не говорить об этом даже с Олегом, который и так догадывался слишком о многом. Я не смогла бы говорить об этом ни с Максом, ни даже с самым близким мне человеком – отцом. Тем более сейчас я не собиралась поверять все это случайному собеседнику, тому, которого совершенно не знала.