Я обещала – и твердо знала, что МОГУ выполнить все, что от меня потребуют. Отдать тебе свою кровь, свое дыхание… всю себя целиком. Ждать тебя тридцать лет и три года или сколько потребуется. Истоптать семь пар железных сапог и изгрызть не только собственные губы, но и семь железных хлебов. В порошок. В звездную пыль. Потому что я уже была не врачом. Я была твоей женой, невестой, любимой… твоей второй половиной… Ты был целым, а я – твоей частью. Евой, вышедшей из твоего ребра. Я не могла тебя отпустить – тогда умерла бы и я сама. Потому что часть целого умирает вместе с самим целым. И меня не будет, если ТЫ умрешь… Вот так невзначай ко мне пришло главное знание: если ты умрешь, меня тоже не будет. Как же я раньше этого не поняла? Это было так просто и ясно, что я даже улыбнулась.
Егор
Даже во сне я снова шел все той же последней дорогой. Я проживал эту ночь снова и снова: кружил по туману, находил рядом с грузовиком разбитую снарядом «скорую», выволакивал оттуда носилки… Я поднял оранжевую коробку аптечки, отброшенную взрывной волной далеко от убитой женщины-фельдшера, и вколол обезболивающее – себе и ему – тому, кто до сих пор лежал без сознания у перевернутого, как огромная детская игрушка, грузовика. «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» И вокруг то и дело пели телефоны у мертвых, которым хотел дозвониться кто-то живой. Я нашел бутылку воды. Рука не болела – ее как будто вовсе не было. Я словно перешел какой-то предел и начал существовать вне своего тела: мне больше не нужны была вода и еда, я хотел только одного – дойти сам и донести его. Живым. «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Не бойся, я тебя не брошу.
Я полил немного ему на лицо – он очнулся и стал жадно слизывать капли с губ.
– Не пей много…
К ручкам носилок я привязал ремень и осторожно перевалил на них раненого. Положил рядом с ним все, что нашел: воду и завернутые в пакет шприцы из аптечки. Я помню, как подумал и вколол себе и ему по полному шприцу антибиотика. Я ничего не понимал в медицине, но, наверное, это было правильно. Как и дорога, которую я выбрал. Только вперед. Потому что обратного пути просто не было.
Волокуша тряслась по неровностям почвы, он застонал. Друг мой, брат мой, терпи… Мы выйдем, мы выживем… Мы переживем эту войну. Внезапно я встал, как будто пораженный громом: телефоны! У НИХ – у убитых – были мобильники! Я могу позвонить кому-нибудь… живым на том конце связи. ТАМ знают, куда ехали эти люди! Нас найдут! Нас заберут… Сколько же я умудрился пройти, что потерял из виду все: и поле, окутанное туманом, и разбитые машины, и мертвую женщину-фельдшера со светлыми волосами, намокшими от тумана? Как я мог потерять из виду тех мертвых, у которых были телефоны с живыми голосами внутри?! Носилок тоже уже не было: наверное, они сломались. Или протерся брезент… да, точно, протерся и разорвался брезент. Но я все-таки сумел взвалить его на плечо. Значит, будем идти дальше. Без телефонов. Без звонков куда бы то ни было. Если найти дорогу, а потом идти по ней, то рано или поздно можно куда-нибудь прийти. Все дороги ведут в Рим. Или в рай… я точно не помню, да это, наверное, и не важно.