— Я видел, как вы вошли, сэр. Могу я быть вам чем-нибудь полезен?
— А кто вы такой, собственно говоря?
— Крэйг, сэр, слуга мистера Фолкнера.
Ник чуть не рассмеялся:
— Я хотел бы видеть миссис Фолкнер. Вы не знаете, где она?
— Она сейчас очень занята, сэр. Что-нибудь важное?
Ник вынул свое удостоверение:
— Я думаю, что она сразу прибежит, когда ты скажешь ей, кто ее спрашивает.
Улыбка исчезла. Глаза стали еще жестче.
— Прошу вас сюда, сэр.
Ник последовал за ним сквозь толпу. Крэйг остановился перед какой-то дверью, вынул из кармана ключ и открыл ее.
— Это кабинет мистера Фолкнера, сержант. Если вы подождете здесь, я найду миссис Фолкнер. Я думаю, что она на кухне, наблюдает за приготовлением ужина.
Комната была уютная, уставленная с пола до потолка книгами. У камина стоял величественный письменный стол орехового дерева, а в углу находился маленький бар, тщательно подобранный по стилю. Начиная с тяжелых бархатных занавесок и до персидского ковра на полу все здесь было великолепным. Однако все выглядело так, будто хозяева пришли на фирму, где работают дизайнеры по интерьеру, и заказали кабинет для мужчины, выбрав его по картинке в каталоге.
Ник взял сигарету из коробки — сигареты с турецким и виргинским табаком представляли собой еще один анахронизм — и прошел вдоль полок с книгами. Можно было подумать, что книги доставлены вместе с прочим убранством, в общей упаковке. Он взял с полки одну, просмотрел ее и улыбнулся. Страницы книги даже не были разрезаны. Когда он поставил книгу на место, дверь открылась и вошла Белла.
Поразительно, но она, казалось, не постарела ни на один день. Она выглядела так же, как то молодое здоровое животное, которое он некогда боготворил; будучи мальчишкой, он частенько болтался на углу Хайбер-стрит, дожидаясь, когда она пройдет мимо.
Конечно, она была одета в более дорогие одежды. Красное платье обошлось Фолкнеру явно не дешево, а бриллиантовая брошь на плече выглядела настоящей.
Но все это было несущественно. Волосы ее были все такими же темными, глаза по-прежнему сияли, а губы остались полными и чувственными; и когда она пошла к нему навстречу, он почувствовал, что в нем еще сохранилось какое-то неуловимое влечение к этой женщине. В ней ощущалась абсолютная, неподвластная времени чувственность, которая будет волновать мужчин даже тогда, когда ее волосы поседеют.
— Миллер? — спросила она. — Ник Миллер? Я ведь знаю тебя.
— Очень давно это было, — ответил он, — за углом старого дома на Хайбер-стрит. У моей матери был магазин.
Ее улыбка была как пузырик, поднявшийся на поверхность.