Сибирь не выходила у меня из головы.
— Да, сибирячка. Родом с Зауралья.
— А вы стало быть, охотник?
— Верно угадали.
— Ну а какую дичь стреляете? Тетеревов? Лосей?
— Такую дичь, на которую вы никогда не ходили, и вряд ли пойдете, молодой человек.
Подумав, что Константин издевается надо мной, я перестал задавать ему вопросы.
В наш дом собакам вход был воспрещен, кошкам — и тем разрешалось временное пребывание в подполе и на кухне, где могли объявиться крысы и мыши. Шерсть, прилепившаяся к обивке шикарной мебели и въевшаяся в ковры, надолго бы испортила настроение моей матери. Но Константин упорно не соглашался оставить Дарью Прокофьевну на улице или в конюшне.
— Тогда я сам в конюшне буду почивать, — заупрямился он.
Такого чудного гостя я принимал впервые. Но раз пригласил, значит придется ему уступить.
В прихожей я снял сюртук, остался в белой рубашке и узких брюках, а полковник отдал лакею шляпу и пальто, самостоятельно повесив на крючок раздутый кожаный портфель с документами. Как выяснилось, Константин носил домотканую рубаху, вроде сибирской. (Да, Сибирь крепко ко мне привязалась на тот вечер).
Дарья Прокофьевна вела себя не по-собачьи степенно: не бегала по залам, не обнюхивала все углы. Войдя в столовую, она с таким вниманием и вроде даже с чувством смотрела на букет пионов посреди сервированного Никитичной стола, что я подумал, а не прогуливалась ли по столу кошка?
Кухарке гость не понравился с первого взгляда. Она нарочно передо мной скривилась, когда я усадил его за стол.
— Отведайте сперва вот этого лакомого блюда, — предложил я гостю, — жареного карася из нашей речки со свежим луком и маринованным чесноком.
— Простите, лука и чеснока не кушаю, — беспокойно заерзал Константин. — Особенность пищеваренья.
Ульяна Никитична взглянула на него с лютой ненавистью.
— А что вам нравится? Как вы посмотрите на телячьи отбивные? — не обращая внимания на гримасы кухарки, поинтересовался я.
— Вполне пойдут. Благодарю за понимание, — вежливо ответил Константин. — Чуточек недожаренные, если можно. С тончайшей корочкой.
— Могу подать сырыми, — пробурчала Ульяна Никитична.
— Упырь настоящий ваш гость, дорогой Тихон Игнатьевич. Гоните его в шею, — склонившись надо мной, шепнула она в левое ухо. — И облейте для затравки чесночным маринадом. Я целую банку принесу.
Я покраснел от стыда. Напрасно я был мягок с крепостными. Обращайся я с ними строже, они не распустились бы так, не почувствовали бы себя хозяевами в барском доме.
— Псине что подать? Свинячьих потрохов? — голосом Бабы Яги спросила Никитична.