Выходя из подъезда, Сергей выпустил в удивленное лицо консьержа, кудрявого парня лет тридцати, три пули. Изувеченное тело осыпали осколки стеклянной кабинки.
Когда они выезжали на оживленный проспект, мимо них среди прочих машин пронеслась, завывая, милицейская легковушка.
— Торопятся, — сказал сидящему за рулем Шурику Сергей. — Нуты его и сделал. Как лося завалил.
— Серега, да я боялся, он себя пристрелит. Хотел остановить в плечо. А тут пришлось от пули уходить.
В кармане у Сергея затренькал сотовый телефон.
Это звонил Темнов.
— Глухарь. — Сергей был лаконичен. — Он в нас первый начал гасить.
— Хотели как лучше, а получилось как всегда, да, ребятки? — с ласковым смешком съязвил новый начальник охраны.
— У нас документы и фотографии, — сцепив зубы, процедил Сергей.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — засмеялся Темнов. — Ребятки, только что вернулся из-за города наш официантик. Я к нему еду как опер угро. Сейчас посмотрите: если где есть на фотках ваш туркмен, подвозите. Адрес…
— Назовите ваши имя и адрес? Кто звонит? — спрашивали в милиции.
— Никто, — выдохнул Виталий и нажал на рычажок.
По щекам его текли слезы.
Женя слышала то же, что и он, сидя на краешке ванны с параллельной трубкой. Она возникла на пороге комнаты с широко открытыми глазами:
— Ужас… Какой ужас… Витус, они его убили?
Виталий закивал, глотая слезы, и отер щеки ладонью.
Женя присела с ним рядом на кровать и забрала из его руки трубку телефона. Она обняла его спину своими тонкими руками и положила ему голову на плечо.
Так они сидели довольно долго в тревожной тишине московской ночной окраины. Два испуганных, подавленных человека во враждебном городе-гиганте.
— Нам надо ехать, — наконец тихо произнесла Женя и повторила, как бы усиливая значение слов: — Нам надо ехать, Витус.
— Раз они смогли его найти, нам надо бежать, — сказал он. — Ведь меня видел тот официант в отеле. Мне теперь нельзя в мою комнату.
Закусив губу, он стал соображать.
— Постой-ка. — Он высвободился из ее рук и вышел в прихожую, чтобы взять из своей маленькой наплечной сумки блокнот в клетку. Женя уже знала эту его особенность: он любил обдумывать что-либо над листом бумаги. Она безмолвно следила за его действиями.
Он сидел рядом с ней на кровати и чертил тонким жалом механического карандаша. Он рисовал то квадратики, то трапеции, то кружочки, вписанные в равносторонние треугольники. Некоторые фигуры он заштриховывал, а некоторые объединял в пары линиями или стрелками. А то просто принимался рисовать восьмерку, не отрывая карандаша от бумаги. Восьмерка пухла и утолщалась от повторения линий.