– В любовь верят только сытые. А я голодна.
Она была королевой пригородных поездов. В электричках Окси могла всучить покупателям все, что угодно, даже зонтики в сорокаградусную засуху июля, даже эскимо и «Лакомку» в январе, когда пассажиры жались к тарахтящим вагонным печкам и дышали на замороженные стекла. Она заходила в вагон с неподражаемой улыбкой, означавшей примерно «А вот и я, соскучились?», с сумкой-тележкой и синицей на плече. Синицу звали Митрофан, и когда-то Окси подобрала ее со сломанными крыльями и едва живую. Потом птица окрепла, хотя и не могла летать, и находилась при Оксане постоянно, цепко держась когтистыми лапками за вязку старого свитера.
Оксана говорила громко, звонко и ничего не боясь.
– Милые пассажиры! – вместо безличного «уважаемые». – Сегодня у меня пирожки с капустой, картошечкой с луком и сосиски в тесте. Вкусно безумно, потому что пекла я сама утром. Разбирайте, пока все свеженькое! На всех не хватит, но кому хватит – тем соседи будут завидовать!
Пока пассажиры несмело обменивались добродушными улыбками, она медленно шла по проходу, останавливаясь – почти у каждого сиденья. И обычно двух вагонов хватало, чтобы сумка, пропахшая жареным маслом, опустела. Тогда девушка шла в магазин и затоваривалась продуктами, чтобы испечь еще партию – на вечер, попутно прикупая несколько шоколадок, а в особо удачные дни и киндер-сюрпризов, чтобы порадовать самых маленьких своих приятелей, которым еще рано было болтаться на улицах и вокзалах.
После окончания школы директриса детдома уже не жаждала видеть в своих владениях повзрослевших подопечных: со взрослыми детьми всегда много проблем, особенно с девочками. И Окси ушла. Несколько лет торговала на рынке, так и не рискнув попытать счастья в Москве, потом устроилась в салон сотовой связи. Леха ушел в армию, Кирилл нет. Ника до сих пор помнит, как, сообщая это, он на мгновение задумался, словно взвешивая, посвящать ли Нику в причины своего освобождения от армии или нет, – и решил умолчать.
– А спустя несколько лет Окси все-таки влюбилась. С головой ушла в это, потому что ничего не умела делать вполсилы. Знаешь, это проклятие – быть такой… неуемной, не знающей меры, не допускающей полутонов и оговорок. Она была непримиримой во всем и во всем шла до конца. Вот и дошла…
– Что произошло? – спросила Ника и тут же испугалась, что сейчас получит отпор.
– Тот парень, которого она полюбила… Скажем, он не был хорошим мальчиком. Из плохих парней, со своим шармом беззакония и грубой силы. Я знал его, пару раз встречались, и понимал прекрасно, чем он ее так зацепил. Он был как тигр. Обманчивая вальяжность, а внутри стилет. И с ним она вдруг оказалась принцессой. Он подъезжал к ее работе на черной иномарке, выходил, в черной опять же футболке, под которой бугрились мышцы. И она таяла. Моя Окси, к которой не подъедешь и на кривой козе, становилась совсем маленькой! Он заваливал ее подарками, называл «девочка моя». Знаешь, такой бирюлевский, дворовый шик… Кормил в крутом ресторане на набережной. Безумно бесился, когда она при нем вспоминала о нас с Лехой, ревновал. Но не бил. Она как-то призналась мне, что тут же бросила бы его, подними он на нее руку. И я знаю, что обещание свое она бы сдержала, так что в этом смысле мне не в чем его упрекнуть. Да и вообще он очень хорошо к ней относился. Наверное, и правда ее любил… А потом он во что-то влез, по-крупному. И все закончилось, как в девяностые. Они выходили вечером из ресторана, когда… Он умер сразу, а она в больнице, не приходя в сознание. Двенадцать ножевых ранений.