– Все, кроме нас самих, – заявила Валентина. – Наша… как вы называете филот, который отвечает за нас?
– Айю, – напомнил Грего. И повторил слово по буквам.
– Да, – сказала она. – Что бы там ни говорили, наша воля существовала всегда, независимо от личной силы или слабости человека. Поэтому-то, являясь частью образа действительности, мы остаемся свободными.
– Измена, – пробурчал Ольяду, – в наши ряды затесался морализатор.
– Точно, ну и чушь мы здесь, наверное, несем, – подтвердил Грего. – Джейн осмеет нас. Но, Nossa Senhora, как это здорово, а?!
– Послушайте, может быть, вот почему наша Вселенная родилась из ничто, – вдруг сказал Ольяду. – Наверное, это отличная шутка – бродить вот так по хаосу и зарождать Вселенные. Может, это Бог развлекается?
– А может, он просто поджидает Джейн, чтобы та составила ему компанию? – улыбнулась Валентина.
Наступила очередь Миро дежурить у клетки Сеятеля. Время было позднее – минула полночь. Не то чтобы Миро сидел рядом с ним и держал его за руку – при входе в клетку Миро пришлось напялить огромный костюм-скафандр. Дело было не в заразе, которую он мог подцепить; наоборот, все делалось для того, чтобы дежурный не занес в клетку Сеятеля вирусы десколады.
«Стоит мне разбить стекло шлема, – грустно подумал Миро, – и я спасу жизнь Сеятелю».
Сеятель, лишившись поддерживающих жизнь пеквениньос вирусов десколады, моментально ослабел и уже не мог шевелиться. Все знали, что десколада составляет неотъемлемую часть репродуктивного цикла пеквениньос, обеспечивая им так называемую третью жизнь, но только сейчас стало понятно, насколько все-таки они зависят от этого вируса. Кто бы ни создал этот вирус, он, видимо, был хладнокровным монстром, у которого во главу угла ставилась эффективность. Без ежедневной, ежечасной, ежеминутной поддержки десколады клетки становились инертными, молекулы, отвечающие за жизненную энергию и силу, не вырабатывались и – это страшило больше всего – вспышки мозговой активности наблюдались все реже и реже. Тело Сеятеля было облеплено электродами, его опутывали какие-то трубки; мало того, он лежал в перекрестье сразу нескольких сканирующих полей, чтобы Эла и ассистенты-пеквениньос могли снаружи следить за каждой фазой умирания организма. И примерно каждый час приходилось брать пробы ткани. Сеятель терпел такие страдания, что эти процедуры, производимые во время его сна, не могли разбудить его. Но, несмотря на всю боль, которая, несомненно, не лучшим образом влияла на его мозг, Сеятель сохранял ясность ума и твердую память. Создавалось впечатление, что одной силой воли он хотел доказать: даже в отсутствие десколады пеквениньос сохранят разум. Сеятель пошел на такое не ради науки. Ему необходимо было подтвердить чувство собственного достоинства.