– …Я… я не… не насиловал Лену, – сей глагол потребовал от Владимира немалых усилий. – Я не мог с ней ТАК поступить. Потому что я… я люблю ее! С первого взгляда, с того самого вечера…
– Так вот, оказывается, какая нынче любовь-то? – криво усмехнулся Гиль. – Женщине в беспомощном состоянии, у которой выхода иного нет, подол по-свойски задрать и стручок свой засвербевший засунуть? ЭТО любовь? После чего, прекрасно зная, что ее мужа уже нет в живых, цинично предложить помощь? Да как у тебя рука не отсохла в тот момент, когда ты пилюльки Севкины в карман свой поганый убирал?!
– Я ничего не знал тогда! Клянусь вам!
Бирюзовые глаза Елены поменяли цвет на синеву. Мятое лицо резко изменилось, на нем отчетливо выступили скулы.
– Лена! Неужели ты думаешь, что в самом деле, знай я в тот вечер о смерти Всеволода, я бы позволил себе такую… низость?
– Я тебе не верю! Ни единому слову твоему не верю! – с презрением выдавила она и, плюнув Кудрявцеву в лицо, выскочила из кухни в гостиную.
Степан Казимирович с видимым облегчением утихомирил вопящее радио и устало опустился на табурет:
– Вот и поговорили, Володя. А теперь что ж? Сможешь с камнем, который даже не камень – глыба, дальше жить – живи, существуй. Винить тебя, равно как стыдить, не стану. В конце концов, ты мне не сын, а я тебе, слава богу, не папаша. И единственное, что меня в подобной ситуации слабо утешать станет, так это то, что я на своем веку чекистов видал-перевидал. И среди них, по счастью, попадались настоящие люди. А не… такая плесень, как ты. Всё, уходи. Не о чем боле толковать.
Полностью раздавленный и униженный, Кудрявцев молча вышел в прихожую. Глухо хлопнула входная дверь.
– Лена! – позвал Гиль. – Вернись! Нам нужно договорить.
Крестница покорно вернулась, но еще с порога умоляюще попросила:
– Крестный, давай утром, а? Я пойду сейчас, лягу. Знобит что-то.
– Хорошо. Ступай, Ленушка, ложись. Утро вечера мудренее. Только имей в виду: завтра, с самого ранья нам с тобой нужно все успеть. Потому как днем у меня поезд.
– Спокойной ночи.
– Да какой там, к дьяволу, покой… Лена! Я вот что подумал. Давай-ка я заберу у вас тетради? От греха? Боюсь, вся эта кутерьма из-за них и образовалась. Не дай бог, под предлогом Севы с обыском заявятся?
– Пускай являются, – ровным голосом отозвалась Елена. – Все равно они не смогут их найти. Не надо, дядь Степан, пусть себе лежат. Чего уж теперь.
– В самом деле: спохватился Вавила – когда дочь роди́ла! – со злостью на самого себя крякнул Гиль. – Тьфу! Идиота кусок!..
* * *
…Елене было плохо. ПО-НАСТОЯЩЕМУ плохо.