— …Гайки не забудь затянуть…
Затих голос, и нельзя было узнать, какие это гайки, затянули их или нет».
Правда ведь, обе прозы схожи по духу, по настроению, по радостному веселью, с которым они написаны? Рядом их не стыдно поставить.
Таков Прашкевич — умён и весел, весел и умён. Бывает грустен, печален даже — «не хватает света мне…» Но унылым не увидите его никогда.
Хорошее свойство хорошей литературы — ее хочется читать вслух. Радость, которая тебя наполняет, хочет выплеснуться наружу, ее трудно удержать в одиночестве, ей нужно дарить себя. Так мы читали с друзьями Зощенко — вслух, по очереди, умирая со смеху. Так я читал когда-то по телефону страницы из «Чевенгура», его еще не знали на родине.
Так и лучшие страницы Прашкевича — их хочется читать вслух.
В 1992 году мы с Прашкевичем вышли под одной обложкой в Москве (сборник «Парикмахерские ребята»). Это была моя первая книжная публикация — слабенькая, пустяшная, но я ею тогда гордился. Еще бы, я — советский писатель (книгу выпустил «Советский писатель», это был последний год его плавания по мутным водам советской литературы, издательство дало течь и благополучно пошло ко дну на съедение капиталистическому крокодилу), то есть человек, приобщенный к Гутенбергову священному братству и скрепивший свой с ним союз оттиском типографской краски.
В 1995 году Гена напечатал мою повесть в «Прозе Сибири», которой тогда заведовал. В следующем году, в мае, мы с ним жили в одном номере гостиницы на Интерпрессконе, ежегодном весеннем сборище писателей и читателей фантастики, кто не знает. Гена мне привез гонорар, и я скупил в ближайшем магазинчике все консервы. Водка, видимо, была, и в количестве, как говорили в оные времена работники советской торговли. Наутро я просыпаюсь в номере, а вместо подушки под головой паспорт.
«Гена, — спрашиваю, — не помнишь, для чего я паспорт под голову подложил?»
«А ты, — отвечает Гена, — часа два его перед сном читал. И все время почему-то смеялся».
Питер маленький, Прашкевич — большой, и во всякий Генин приезд обязательно где-нибудь Гену встретишь. С лицом птицы и зверя одновременно, идет он вдоль Фонтанки или по Лиговке мимо достоевских домов и рубцовских замызганных подворотен. Он приехал к нам из Сибири, родины мамонтов и тюленей, и поглядывает на наши игры, как веселый цыган на нищего, не умеющего коня украсть. Не пророк, не ниспровергатель кумиров, он не лезет с дурацкими обещаниями поведать нам «всё о жизни», не советует «как обустроить Россию», не провозглашает с пафосом, что «человек, который пишет, должен отсутствовать в общественно-публичных местах — так, чтобы сам факт его наличия в природе подвергался сомнению», а сам при этом днями тостует на презентациях и лицедействует из ящика телевизора.