– Я, малыш Джо, человек на довольствии, – однажды сказал он, прочитав очередное письмо матери. – Знаешь, что это такое? – Тогда я не знал. – Это человек, которому семья платит за то, чтобы он держался подальше от дома. Как ты думаешь, твои согласились бы платить тебе, чтобы ты не возвращался? Стоит попробовать.
– У них нет денег, – сказал я, но мой ответ не означал, что они отказались бы платить, если бы деньги были. Если б можно было получить грант, чтобы превратить своего сына в человека на довольствии, они бы первыми заполнили заявление.
Кроме писем от матери Сандора, больше никакой корреспонденции мы не получали. Слышали, как приносят почту, но не утруждали себя тем, чтобы специально спуститься за ней вниз, и забирали по пути. Однако после того, как Сандор написал первое письмо, он стал следить за тем, когда приносят почту. Вряд ли он ждал ответа, хотя я могу и ошибаться. Потом, в течение длительного срока, он написал еще несколько писем и только в марте сказал, что собирается переезжать. Не «мы», а «он».
– В Восточную Англию, чтобы быть поближе.
Я спросил его, поближе к чему. Сандор не любит, когда его о чем-то расспрашивают; он разрешает задавать вопросы только, как он говорит, на академичные темы. И еще – когда он, рассказывая историю, делает паузу и слегка приподнимает брови. Он не любит, когда его просят объяснить, что он сказал, но при этом сам, кажется, провоцирует на вопросы. Тогда он мне не ответил.
– Мне нужна машина. Где мне взять машину?
– Можешь купить ее или украсть, – сказал я.
– Или одолжить. – Сандор пристально смотрел на меня, и в его глазах таилась усмешка. – Что это с тобой? Почему у тебя так вытянулось лицо?
– А как же я? – сказал я. – Что будет со мной?
– Ты, естественно, поедешь со мной.
Вот тогда я впервые увидел те особые вещи, которые Сандор возил с собой: его собственность, движимое имущество. У него была дорожная сумка, набитая автомобильными номерами, и «дипломат», полный вырезок из газет. Ну, не только вырезок, там еще хранились фотографии и целые журналы. «Дипломат» случайно открылся, вот так я и узнал.
– Это личное.
Сандор произнес это хриплым, резким тоном, который я ненавидел. Но он успокоился, когда я закрыл «дипломат» и запер его, и рассказал мне историю о некоем князе Личникоффе, которого во время революции повесили на фонарном столбе. Неудивительно, что я иногда не чувствую разницы между выдумкой и правдой. В старой сумке, похожей на портфель, я нашел его паспорт. Он опять читал и не видел, как я рассматриваю документ. Новость, что его на самом деле зовут не Сандором, а Александром, стала для меня своего рода потрясением. В паспорте было много печатей, главным образом итальянских, но самая последняя – четырехлетней давности.