«Ага, — подумала Энди, — Грэйси — это кухарка».
— Помимо прочего, я в любой момент дня и ночи могу почувствовать необходимость излить вам душу. Думается, вам не захочется такое пропустить. Беря во внимание все вышеперечисленное, будет гораздо лучше, если вы останетесь под нашей крышей, пока мы не закончим со съемками.
— Но моя съемочная группа будет в мотеле и…
— Сколько людей у вас в команде?
— Четверо, — быстро посчитала она.
— Они могут расположиться в домике для рабочих: там довольно места. Ничего больше не желаю слышать. — В тоне генерала прорезалась командирская категоричность, должно быть, свойственная ему когда-то. — Мы с Лайоном и так слишком отрезаны от мира, ваше «вторжение» будет нам только в радость. Вы двое ужасно меня утомили — так что увидимся за ланчем, — с этими словами он включил электрический моторчик на своем кресле.
Мягко урча, кресло выехало из комнаты, и Энди осталась один на один с Лайоном. Должно быть, он прекрасно знал о невероятном отцовском слухе, потому что выждал некоторое время после его ухода, прежде чем заговорить.
— Очень горды собой, да?
Она различила осуждение в серых глазах.
— Горда. Ваш отец с готовностью согласился на интервью. Вы могли сэкономить нам обоим силы и время, если бы передали ему мое предложение сразу же, вместо того чтобы нераспечатанными отсылать мои письма назад.
— Он мог согласиться на интервью, но не я. — Лайон окинул ее презрительным взглядом. — Без этого вам недостаточно интересно живется? Что заставляет людей совать нос в чужую личную жизнь? Так вы получаете удовольствие?
Она испытывала ненависть к его презрительной ухмылке.
— Я не сую нос в чужую личную жизнь. Я всего лишь хочу поговорить с вашим отцом и записать эти разговоры на пленку, чтобы поделиться этим с тысячами людей, которым важно знать, что он скажет.
— Это звучит очень здорово, мисс Малоун, — благородно и откровенно. Можно сразу вас канонизировать.
Вдруг усмешка резко исчезла с его лица, будто кто-то взмахнул волшебной палочкой. Губы сжались в одну решительную линию. С угрожающей скоростью он схватил ее за руку повыше локтя и рванул на себя. Побелевшие губы едва двигались, пока он говорил:
— Но я вас предупреждаю, если вы сделаете что-нибудь — хоть что-нибудь, — что расстроит моего отца или навредит ему, вы об этом крупно пожалеете. Вы меня поняли?
От того, как крепко он в порыве гнева прижал ее к своей груди, у нее перехватило дыхание. С трудом, но ей удалось выдавить из себя:
— Да.
Лайон слегка качнул головой, как бы говоря, что поверит ей, только когда она докажет слова делом, и продолжил смотреть на нее сверху вниз. Секунды мучительно растягивались, превращаясь в вечность. Она не могла — не смела — дышать. Если бы она двинулась хоть на миллиметр, то привлекла бы внимание к диспозиции их тел, которая напоминала одновременно борцовский захват и объятия любовников — а ей не хотелось признавать ни то ни другое. В тот самый момент, когда она решила оставаться неподвижной и не бороться с ним, он, кажется, осознал всю двусмысленность ситуации. Он отстранился от нее — быстро, резко, словно счел такую близость опасной для жизни.