История Заремы, рассказанная ее сокамерницей, осведомительницей ФСБ Ангелиной, она же Бабка
Сидеть десять лет мне не хотелось. Не в том я возрасте. УДО я себе зарабатывала. Условно-досрочное освобождение. После суда в марте 99-го сидела в следственном изоляторе № 6. Это в Печатниках. Бывший профилакторий для алкоголиков. В Москве женщины только там и сидят. Да еще в Бутырках. Там специальное отделение для тех, кого признали невменяемыми. Мы таких называем “признанными”. Признан — значит признан. Все ясно и понятно: ты дурак. Там и мужчины, и женщины. Ну, еще в больничке на Матроске.
Так вот, приезжает в Печатники один товарищ. Меня вызвали, побеседовали. Если учесть, что осудили меня на десятку, то вариант был грустный. За сотрудничество пообещали УДО по половине. Видимо, люди, которые за мной наблюдали, дали какие-то рекомендации.
Согласилась я, конечно, не сразу. Подумала недельку. Все-таки по приговору у меня общий режим: лагерь, общение, свежий воздух. А тут сидеть в “Лефортово”. В сложной тюрьме, тяжелой тюрьме. В шесть подъем, в десять отбой. Прогулка — час, воздух видишь час, и то в тюремном дворике. Но все-таки это пять, а не десять. С января 2000-го сидела уже в “Лефортово”. Чем занималась, к делу не относится, стремная это тема. Зарема у меня не первая.
* * *
“Лефортово” — единственная тюрьма, где с тобой говорят вежливо. Только на “вы”, не повышая голоса. Даже если ты ведешь себя неадекватно. Там капитаны водят на прогулку. Ниже старшего прапорщика вообще никого нет. Контролеров моложе тридцати нет. Тюрьма всегда плоха, но по сравнению с другими тюрьмами можно сказать: “Лефортово” — тюрьма хорошая.
Но эта тюрьма — мертвая. В тех же Бутырках, в “Матросской Тишине” можно соседу написать, можно откричать, что-то передать. Здесь — нет. Как будто один сидишь. И кроме тебя в тюрьме больше нет никого.
Я сидела одна уже месяца два. О Зареме меня предупредили за час до ее появления. Вызвали к человеку. Он сказал: готовьтесь.
Я должна была проследить, чтоб Зарема не наложила на себя руки. Выяснить, где ее сообщники, база. Но это как раз не главное. Есть один специфический, очень интересный и сложный момент. Если раньше информация, полученная оперативным путем, могла сыграть в суде какую-то роль, то теперь она роли не играет, к делу ее не подошьешь. Поэтому основная моя задача была не в том, чтобы что-то узнать, а в том, чтоб Зарема сама пошла и рассказала это на допросе.
Зарема в первые дни была уверена, что ее из тюрьмы выкупят. Она никогда не сидела, тем более в “Лефортово”, а подельники наверняка обещали в случае чего ее отбить. Ну какие в такой ситуации показания? И вот я должна была ее убедить, что из “Лефортово” не выкупают. “Оставь надежды, — говорила я, — из “Лефортово” тебя хрен выкупят”. Просто разговаривали сутками. И не только я ее в этом убеждала. И следователь, и адвокат. Базу она сдала на пятые сутки. До этого якобы не помнила, а тут вдруг осенило ее. Ясно, что просто давала уйти своим людям.