Бросил обмякшее тело и побежал к лежащей без движения в кустах иберийской кобыле Матильды…
– Господи, яви чудо свое… – шептал непослушными губами, стараясь высмотреть синее платье.
– Жан!.. – Матильда сидела в глубокой луже рядом с лошадью и размазывала слезы вместе с грязью по лицу…
– Kotik!!! – заорал я во весь голос, не веря своим глазам. – Ты живая?!
– Платье порвала и измазала… – всхлипнула фламандка.
Бухнулся с ней рядом в грязь на колени и прижал девушку к себе.
– К черту платье!
– Не чертыхайся, грех это… А платье краси-и-и-вое было-о-о…
Вот те раз… Истерика у нее. А вроде раньше не склонна была…
– Монсьор, монсьор! Еще солдаты! – К нам подскочил Клаус.
На противоположном берегу латники на справных, закованных в железо лошадях сгоняли сбежавших разбойников в кучу, как баранов…
– Ну что за напасть! – в сердцах заорал я, вскакивая.
Потом разглядел на коттах всадников герб города Брюгге. Тьфу ты… Млять… Так и сдохнуть от разрыва сердца можно!
В сердцах влепил затрещину подвернувшемуся под руку Иосту, затем притянул его к себе, обнял и похлопал по плечу:
– Эти, дружок, нам не страшные…
Как потом выяснилось, латники давно преследовали этот отряд германских наемников, оставшихся без найма и ставших на путь обыкновенного разбоя. Но не успели. Почти всю работу сделали за них мы. На поляне, ставшей местом схватки, осталось восемнадцать дойчей… и пять моих черных спитцеров. Про раненых говорить не буду – инвалидов новых не образовалось, а остальные выживут, хотя и посечены крепко.
Матильда, как оказалось, просто сверзилась с седла своей кобылы, когда в лошадку попал арбалетный болт, причем упала очень удачно, в небольшое болотце… А я в самом начале боя, заметив только упавшую лошадь… решил, что… В общем уже не важно, что я тогда решил. Все закончилось.
Дома, отмывшись от чужой крови, глянув мельком в зеркало, заметил в своей шевелюре появившуюся серебристую прядь. Однако и немудрено…
– Жан, мальчик мой… – Напротив меня в венецианском кресле сидел конт Жан д’Арманьяк, мой отец, и укоризненно качал головой. – Ты совсем безрассуден…
– Он весь в тебя, Жанно́… – Контесса Изабелла д’Арманьяк, моя родная мать, улыбнулась и успокаивающе положила руку на плечо своего мужа и брата.
Она сидела рядом в кресле пониже, одетая в богатое, расшитое золотом и речным жемчугом платье, простоволосая, только в накинутом на голову невесомом, почти прозрачном покрывале, стянутом золотой диадемой.
– Ты его постоянно защищаешь. – Конт недовольно дернул головой. – В его возрасте пора бы уже и повзрослеть. Я, как сейчас помню, дела государственные решал в его годы…