Лунев огляделся. Все без перемен. Заляпанные столики, сизый дым под потолком, полупьяный говорок, внезапно вспыхивающая и гаснущая брань, пожилой буфетчик с сонными, но зоркими глазами. Все как раньше и все не так.
На всю жизнь Виктор запомнил разговор с подполковником милиции.
— Конечно, — сказал подполковник, — твоей непосредственной вины в убийстве Мухина нет. Никто тебе дела пришивать не собирается. Ты пешка в руках преступников. Но если поглубже разобраться, ты все-таки в какой-то мере их сообщник и соучастник. Подумай и прикинь сам. Ты знал, что скупщику Мухину принесут жемчуг, вернее всего краденый, знал и скрыл. Продал доброе имя за десятку. А твой дружок Лаше небось новое дело для тебя готовит. Да ты не отмахивайся, дружок он твой, другого названия не подберешь. Ведь ты сам здесь признался, что этот человек вызвал у тебя беспокойство, показался подозрительным. Завтра пошлет он тебя еще куда-то, еще кого-то по твоей наводке прирежет, что ж, и в этом случае твоя хата будет с краю? Умоешься — и в сторону! Не выйдет! По всей строгости закона, как наводчик, ответишь. Вот так и получается, что катится со ступеньки на ступеньку Виктор Лунев, сменивший завод и доброе имя Луневых на пивнушку и уголовников. А знаешь, почему произошло такое? Не знаешь? Потому что много в тебе еще от паразита сидит. Одолжил ты кому-то свою совесть, а взять обратно забыл. У вас на заводе в комсомольском комитете так и сказали: «Бессовестный Лунев!» Это про тебя, там твоих однофамильцев нет. Ни чести у него, говорят, ни стыда. Молодые рабочие повышенные социалистические обязательства взяли, твой цех за звание коммунистического борется, а Виктор Лунев от работы отлынивает, прогулы болезнью матери прикрывает. Ты хоть бы посовестился честное имя ее грязью марать…
Виктор сидел нахохлившись, как исклеванный молодой петушок.
— Неужто и дальше так жить будешь? — спрашивал Гончаров. — Не надоело в грязи барахтаться, по обочине дороги шагать? Ну, скажи на милость, что у тебя за интересы в жизни? Что ты видишь, чем увлекаешься, что тебя радует, что печалит? Ничего у тебя за душой нет. И жизнь твоя сегодня стоит ноль целых и ноль десятых. Какая в тебе человеческая гордость!
Гончаров наблюдал за парнем. Он видел дергающиеся губы — вот-вот расплачется, — мелкие бусинки пота на лбу…
И подполковник понимал, что наступил тот переломный момент, когда человек колеблется, когда вся его прошлая «житуха», казавшаяся такой заманчивой и легкой, предстает совсем в ином свете, когда рождается стыд за то, что раньше вселяло если не бодрость, то удовлетворение. Так часто бывало в словесных поединках Федора Георгиевича с людьми еще не совсем пропащими, но важно было не упустить кульминационного момента.