Наконец дрезина вкатилась на станцию – и вот тут Трешников впервые подумал, что удача, похоже, от них отвернулась. Ага, именно отвернулась, поскольку ничем иным, кроме как удачей, объяснить тот факт, что им удалось практически без проблем, а самое главное – потерь добраться по поверхности почти до самой цели операции, было нельзя. Во время планирования «Берлинской весны» предполагалось, что в случае реализации резервного плана потери личного состава во время наземных боев практически неизбежны. Но им повезло. Они не только не потеряли ни одного человека, но и сумели воспользоваться помощью советских бойцов, не вызвав – хотелось бы надеяться – ни малейших подозрений со стороны предков. Да даже если и вызвав, выполнению плана это не помешало. По крайней мере, до этого момента.
Станция оказалась заполнена… нет, пожалуй, правильнее будет сказать «забита», гражданскими и ранеными. Люди сидели и лежали везде, где только могли найти свободное место: на жестких скамьях и грубо сколоченных многоярусных нарах, на перроне, на ведущих вверх лестницах и даже прямо на рельсах. Женщины, старики, дети, раненые. Сколько их всего здесь было, подполковник не мог даже предположить: сотни, тысячи? Собственно, и дороги дальше не было: на путях, въехав несколькими первыми вагонами под выходной обрез туннеля, застыл поезд, также заполненный людьми. Отчего никто из них не двинулся в сторону оставшейся за спиной станции, Трешников не знал, скорее всего их туда просто не пустили армейцы; а немцы, как народ, веками приучаемый к послушанию с прочим орднунгом, подчинились. Да и та баррикада, вполне вероятно, сыграла свою роль – очень похоже, она должна была оборонять туннель вовсе не с той стороны, откуда появились спецназовцы, а совсем наоборот. Потому и заминировали, ага, чтобы мирняк не рванул к «соседям»…
Скрипнув тормозными колодками, мотовагон остановился в нескольких метрах от сидящих на брошенных на шпалы баулах с вещами изможденных людей. Верно истолковав происходящее, Родченко заглушил двигатель, и на смену тарахтению раздолбанного мотора пришел монотонный гул сотен голосов. Тяжелый и куда более плотный, чем в прошлый раз, запах немытых тел, застарелого пота, дыма – многие курили, кое-где и вовсе горели небольшие костры, – испражнений и гниющих ран ударил в ноздри, заставив подполковника поморщиться. Да, пожалуй, такой войны даже он в своей жизни не видел, а ведь они сидят тут не один день, давным-давно свыкшись с этим чудовищным амбре.
– Все, ребятки, вот теперь точно приехали. Сдаем постели и стаканы проводнику и выходим. Дальше только пешочком, – буркнул Трешников, первым выбираясь на перрон.