Что, думаю, делать?! Думаю: единственный выход — делать то, чего никогда в жизни не делала! Ни я, ни кто-либо из друзей ни в этом веке, ни в веке прошлом. Никто вообще из живых людей, кого я знаю лично. Делать то, что мне хотелось, на самом-то деле, делать всю жизнь. Я подбегаю к выгородке рядом с обеденным столом — тяну уже руку к стоящей на выгородке главной драгоценности в квартире… — потом думаю: нет, сначала — фитиль, — выдираю из шкафа хлопковую… кажется, ямамото… была… но, кажется, натуральную, маечку, выдираю из нее клок, раздираю на мельчайшие полоски, скручиваю одну — мечусь уже — боюсь опоздать наружу, пройтись в коридоре неизвестно куда, — бросаюсь в кухню: масла, масла, только главное рафинированного, не перепутать бы — а! — вот оно! Несколько капель чистейших оливковых слёз на фитиль! И — вот, вот чудо, о котором можно было только мечтать: заливаю оливкового масла в драгоценнейшую драгоценность: крошечную глиняную Иерусалимскую наладонную масляную лампу — античный фонарик, изящно и неброско (но так, что от этих номеров бросает в дрожь — и не смеешь использовать лампу утилитарно) датированный годами «0—50». Никогда, никогда на такое бы раньше не решилась. Как приладить этот фитиль? — как странно думать, что для кого-то это было таким простым ежевечерним действием! Фитиль ныряет через дульку, я поджигаю краешек — от газовой плиты — не может быть! Горит! Горит у меня на ладони этот вечный фонарик, который зажигали последний раз чуть меньше двух тысяч лет назад! Раскрываю дверь — и оказываюсь — ну разумеется! — ни в каком не в коридоре с соседками — а в тесном темноватом безумном уюте заваленной антикварным хламом лавки в еврейском квартале Старого города, у самого Кардо — среди профилей кесаря с безобразно расплющенными носами и губами на никчемных монетах, микроскопических осколков, с которых знатоки-антиквары умудряются считывать больше информации, чем есть во всем современном интернете — и прочего мусора, который лучший антиквар — время — по большому еврейскому блату сделало драгоценностью. Давид Бар Левав, давно мертвый владелец этой давно разоренной, распроданной после его смерти, закрытой, уничтоженной, не существующей больше в материальном измерении антикварной лавки, маленький забавный рукастый человечек с тыквообразной лысеющей головой, путеводительствуя меж пыльных полок с обломками, учит меня отличать подделки от подлинников:
— Забудь про форму. Забудь про то, что тебе говорят академичные специалисты. Забудь про все эти схемы с годами и контурами. Форму можно подделать. Трещины тоже. Я покажу тебе единственный верный способ идентифицировать оригинал! — (Давид выхватывает глиняный осколок кувшина и хорошенько, крепко и обильно плюет на него.) — Видишь! Видишь! — (сияя, как начищенное старинное блюдо, вопит мне Давид — и растирает плюновение по глине.) — Видишь! — (подносит обломок к носу — и вдыхает с таким наслаждением, как будто бы это тончайшие духи.) — Это ни с чем невозможно спутать! Запах пещеры! Это невозможно подделать! Великолепнейший запах в мире! Запах испода земли и глины, отфильтровавшей время. Имеющей сказать. Драгоценнейшая восточная пряность.