В тишине заскреблась мышь. Марина с детства боялась мышей, испытывая перед ними почти мистический брезгливый ужас. Она поднялась, взяла одеяло, подушку и пошла в комнату к Паше. Бросила подушку на диван. Легла. Укрылась. Паша и Павлуша не пошевелились.
Мышь пилила зубами дерево. Их комнаты были соседними, и еще неизвестно, к кому мышь прорывалась, к ней или к Паше. Но сейчас это попиливание почему-то не пугало и даже показалось уютным. Марина не боялась, потому что рядом были Паша и Павлуша. Большой и маленький. Большой защитит ее, а маленького – она. Так, наверное, и выглядит конечная станция, когда есть в твоей жизни Большой и Маленький.
А мышь тихонечко работала с настойчивостью зубрилы, но у нее тоже была своя жизнь и своя программа на это раннее утро.
У сотрудницы отдела писем Тамары Кругловой запил муж после десятилетнего перерыва. За десять лет все вокруг и он сам успели забыть о тех смутных временах, когда его практически не видели трезвым. Это было так давно, что казалось, не было вообще. И больше не повторится. Но алкоголизм имеет манеру возвращаться с той же самой рожей, как будто не было десяти лет. Та же декорация, те же персонажи, та же драматургия. Играется старый спектакль. И тот же запах, который парит надо всем и проникает. Тамара называла это «запахом разбитых надежд».
Раньше, десять лет назад, у него в больнице была своя койка, и он, входя в запой, сдавал себя государству. Нянечка в палате, баба Феня, выгребая мусор из тумбочки, говорила:
– Неаккуратные эти художники…
Муж был не художник, а скульптор. И довольно-таки выдающийся. Его скульптуры время от времени покупали в других странах и ставили у себя на площадях. Он считался талантливым.
В начале их любви это имело значение – фактор таланта, избранности. Потом, со временем, он вынес этот фактор в мастерскую. А для дома оставил болезни и дурное настроение.
В мастерской он витал, парил или как там это у них называется. Туда приходили люди, в том числе и молодые женщины, клубились застолья, разговоры об умном. Они ели, пили, закусывая солеными грибочками и огурчиками, которые солила на зиму и закручивала в банки Тамарина мама.
Ей было жалко ценного продукта, жаль маминых трудов, но она терпела. Конечно, хорошо, когда муж никакая не знаменитость и не общественный человек, принадлежащий обществу, а твой, и только твой. И можно взять его под ручку, руку калачиком, и пойти в гастроном, и вместе принести картошку в пакетах. Но где ж таких напасешься… Надо кому-то и с талантливыми жить.