Та ночная бомбежка была последним крупным воздушным налетом на Лондон. По возвращении из Оксфорда меня остановили у полицейской заставы на Хэмпстедских холмах. Я вышел из машины, под ногами дрожала земля, и зачарованно смотрел вниз, на объятый морем огня город. По небу, прошитому трассами зенитных снарядов, метались лучи прожекторов, время от времени захватывающие один из бомбардировщиков, тупоносых, уменьшенных расстоянием до размеров забавной игрушки, казалось, поддерживаемой в воздухе плотным, ослепительно белым лучом. «Сумерки богов, сэр, а? — заметил стоявший рядом бодрящийся полисмен. — Правда, старина Святой Павел пока стоит на месте». Я предъявил свой департаментский пропуск, и он с благожелательным скептицизмом стал разглядывать его в свете своего фонарика. Однако в конце концов пропустил. «Вы действительно намерены ехать в эту преисподнюю, сэр?» — спросил он. Мне бы вспоминать великих создателей апокалиптических сюжетов Босха, Грюневальда и Альтдорфера Регенсбургского, но, право, не помню, чтобы в мыслях было что-нибудь подобное — думал лишь о том, как лучше добраться до Поланд-стрит. Только когда после многих злоключений я добрался до места и остановил машину, на меня в полную мощь, до боли в барабанных перепонках, обрушился весь этот грохот. Стоя на тротуаре, я посмотрел вверх и в направлении Блумсбери разглядел рваную цепочку бомб, вяло сыпавшихся по отвесному лучу прожектора. Блейк был бы зачарован видом воздушного налета. Когда я входил в дом, мне вдруг показалось, что никогда не видел таких странных вещей, как ключ, вставляющийся в замок Багровое небо отбрасывало мягкий розовый отблеск на тыльную сторону моей ладони. Внутри весь дом дрожал мелкой частой дрожью, словно вытащенный из ледяной воды пес. В гостиной на втором этаже горел свет, но в комнате никого не было. Стулья и софа как бы напряженно затаились, собираясь в любой момент бежать подальше от опасности. Во время этих воздушных налетов порой бывало довольно скучно, неизменно возникала проблема, как убить время. Читать было тяжело, а если бомбили поблизости, то невозможно было слушать музыку, не только из-за шума, но и потому что при разрывах бомб иголка соскакивала с бороздок Иногда я листал альбом с репродукциями Пуссена; спокойные классические композиции действовали умиротворяюще, но я понимал, как банально, если не сказать нелепо, погибнуть с таким альбомом в руках (Бой постоянно со смехом рассказывал о знакомом враче, который умер от сердечного приступа. Его нашли сидящим в кресле с пособием по медицине на коленях, открытым на главе, посвященной стенокардии). Конечно, можно было напиться, но похмелье наутро после налета мне всегда казалось более тяжелым, думаю, из-за того что пьяный сон нарушался грохотом, вспышками света и сотрясением матрасных пружин. Так что я в неопределенности ходил по комнате, когда спустился Данни Перкинс в полосатой ситцевой пижаме, шлепанцах и неподпоясанном жалком халате Боя. Глаза заплыли, волосы дыбом. Чем-то недовольный.