— Скажи, — обратился я к Хартманну, — что ты имел в виду, говоря, что Бою пора разочароваться в марксизме?
У Хартманна была странная привычка держать сигарету в левой руке между средним и указательным пальцами, подпирая большим, так что когда он подносил ее к губам, казалось, что он не курит, а что-то пьет маленькими глотками из тонкого белого фиала. Столбик дыма того же серебристо-серого цвета, как уже улетевший самолетик, расплывался в полуденном мареве.
— Мистер Баннистер, можно сказать… лицо влиятельное, — глядя в сторону, осторожно заметил Хартманн. — У него отличные связи. Родственники, друзья…
— В том числе партнеры по… — с кислым видом вставил Аластер, и было видно, что тут же пожалел об этом. Хартманн с усмешкой прикрыл глаза, не желая замечать неуместную остроту.
— Он полезен нам — я уверен, теперь ты понимаешь, кого я имею в виду, говоря «нам», — полезен нам благодаря тому, что свободно вращается во всех слоях общества, от адмиралтейства до пабов Ист-Энда. В этой стране, где так сильны классовые различия, это весьма важно. — Он резко выпрямился, хлопнув ладонями по коленям. — Так что у нас на него есть планы. Конечно, рассчитанные на длительный период. Первое и самое важное — это чтобы видели, что он отказался от своих прежних убеждений. Понимаете? — Я понял. И промолчал. Он посмотрел на меня. — Есть сомнения?
— Думаю, — стараясь казаться несерьезным, вмешался Аластер, — что Виктору, как и мне, трудно поверить, что у Боя хватит дисциплинированности для диссимуляции, которую ты имеешь в виду.
Хартманн, поджав губы, разглядывал кончик сигареты.
— Возможно, — мягко возразил он, — вы знаете его не так уж хорошо. Это весьма многогранная личность.
— Как и все мы, — добавил я.
Он подчеркнуто учтиво кивнул.
— Совершенно верно. Потому мы сейчас здесь, — под этим он имел в виду, почему я здесь, — ведем этот важный разговор, который в ушах непосвященных звучал бы как бесцельная болтовня трех воспитанных джентльменов в очаровательном садике в такой прекрасный летний день.
Его среднеевропейская елейная вкрадчивость вдруг вызвала во мне сильное раздражение.
— И я тоже отношусь к посвященным? — спросил я.
Он медленно повернул голову и оглядел меня с ног до головы.
— Верю, что да, — сказал он. — Или будешь…
Опять это словечко: вера, доверие. В то же время я не мог выдержать этот многозначительный прищур. Стройный, облаченный в черное, со сложенными пред собой бледными кистями священника, он сидел под солнцем, скорее не глядя, а не упуская меня из внимания, ожидая… чего? Моей капитуляции. Мелькнула беспокойная мысль, каково быть женщине, которую он возжелает. Не выдержав взгляда, я на секунду растерянно опустил глаза и принялся старательно стирать несуществующее пятно с рукава пиджака. Затем голосом, который в моих ушах звучал как жалобный писк, ответил: