– Отколева бог несет? – спросил он.
– Еду, то есть, откуда?
– Нет, каких примерно губерний? – подхватил рябой мужичок, укладывая локоть правой руки на облучок, а пальцами правой руки притрогиваясь к оловянным зеркальцам, сверкавшим из бумажного свертка.
– Губернии Ярославской, – словоохотливо возразил старик, – а вы, братцы, здешние?
– Здешние, – отозвались мужики, причем тот, который лежал на локте, приподнял угол бумаги, скрывавшей мотки с шелком.
– Ваша деревня как, братцы, прозывается… Марьинское?.. так, что ли?
– Марьинское…
– Так и есть; стало, здесь… так и сказывали: на третьей версте, сказывали, от большой дороги, – проговорил старик, озираясь на стороны. – Скажите, братцы, нет ли у вас такого мужичка… Тимофеем звать?.. не припомню только: Федосеев ли, Демьянов ли…
– Есть… Федосеева нет, а Демьянов есть.
– Какой-такой Демьянов? У нас трое Демьяновых. Вон насупротив один… вон…
– Эй, братцы! уж не Лапша ли? – ухмыляясь, спросил весельчак.
– Какой Лапша?
– А так прозвали у нас одного мужичка Лапшою… Лапша да Лапша – так и стали звать.
– Тебе, дядя, как сказывали?
– Сказывали: как въедешь, говорит, в околицу, на левой руке, тут и живет… никак пятая изба, никак шестая с краю… не помню…
– Ну так и есть, Лапша! – воскликнул рябой мужичок, отличавшийся любознательностью.
– Стало, есть какая надобность?
– Нет, брат его наказывал кланяться, – возразил старик, принимаясь за укладку товара.
При этом известии мужики переглянулись между собою, после чего глаза их с заметным любопытством обратились к старику, и все разом заговорили:
– Где ты его встрел?.. где?.. в коем месте?..
– Нонче зимою встрел, ехамши из Алексина.
– Ах он, разбойник! – закричали мужики в один голос.
Восклицание было так неожиданно и вместе с тем так единодушно, что торгаш невольно поднял голову и взглянул на них пристальнее.
– Что вы, братцы? – спросил он.
– Да ведь этот-то, что с тобой встрелся, первый что ни есть мошенник! – заговорили опять разом все присутствующие. – Вот уж никак пятый год в бегах. Тем только и спасся – бежал! Ему давно бы в Сибири быть…
– Как так?
– Да так! Таких делов наделал… и-и-и!..
– Он мне сказывал, как я с ним встрелся, сказывал, сапожным, вишь, мастерством занимается.
– Ах он, разбойник! – подхватили опять присутствующие.
– Где ты с ним встрелся? – спросил один из толпы.
– Точно, теперь как припомню… точно, чудно как словно, – начал старик. – Ехал я ноне зимою, пробирался к Алексину городу; недалече уж было до ночлега – может, этак верст пяток оставалось; уж примеркать стало… знамо, дело зимнее, день-то короткий, к тому и время такое было: метель, погода такая посыпала… Слез этто я с воза-то, рукавицами похлопываю, сам иду подле лошаденки. Иду так-то, смотрю, вижу – идет впереди человек; с ним паренек… так, мальчоночек лет этак восьми, а может, и всех десять годков будет… Ну, поровнялись, нагнал их, поздоровались. Куда? примерно откуда? Разговорились… Стал этто он у меня просить парнишку посадить, – посадил. Так и так, говорит, сапожным, говорит, мастерством пробавляюсь. «Это, говорю, сын у тебя?» – «Нет, говорит, чужой, в ученье взят…» А сам такой-то обдерганный: ни на нем, ни на парнишке полушубка нетути. Я и давай спрашивать: «Где ж, говорю, поклажа-то у тебя? чай, струмент есть?» – «Жительство, говорит, имею поближности, в деревне; там, говорит, струмент оставил…» Такой-то cловоохотный, спрашивает, куда еду. «Вы, говорит, везде слоняетесь; неравно, говорит, доведется в Кашире побывать, в нашей сторонке; там есть, говорит, сельцо такое, Марьинское прозывается… коли приведет бог побывать, говорит, спроси мужичка Тимофея» – сказал, как примерно найтить – «кланяйся ему; скажи, мол, брат поклон посылает…»