Распорядившись с Пепкой, Анна Петровна обратила теперь свое благосклонное внимание на меня.
- Вы... вы... вы... - шептала она хрипло. - Я вас ненавижу... да. Сейчас разыгралась дикая и нелепая сцена, но вы хуже в тысячу раз его с вашей бессильной добродетелью... У вас не хватит силенки даже на маленькое зло. Вы - ничтожность, приличная ничтожность... Да, да, да...
Это было повторением сцены с Любочкой ночью в Парголове, и я только рассмеялся. Моя улыбка окончательно взбесила Анну Петровну.
- И вы еще можете смеяться, несчастный? Наконец... наконец, если вы хотите знать... да, хотите... я его люблю... Он в тысячу раз лучше вас всех, да, лучше.
- Я могу только поздравить вас с счастливым приобретением...
- Вы - циник!!.
Признаюсь, я тоже был взбешен. Если Любочка могла себе позволить неистовство, то она на это имела "полное римское право", как говорила Федосья. По-женски Любочка была вполне последовательна, потому что она была только женщиной и ничем другим. Но Анна Петровна совсем другое, - у нее должны были существовать некоторые задерживающие центры. Я подошел к двери в комнату Анны Петровны и крикнул:
- Эй ты, трус, выходи!.. Я имею сказать тебе несколько теплых слов, которые поднимут твою храбрость на приличную высоту!
За дверью послышалось рычание Пепки, а затем он одним прыжком был в дверях. Анна Петровна не растерялась и захлопнула у него дверь под носом, а мне величественным жестом показала на дверь моей комнаты. Я поклонился и пошел в противоположный конец коридора, к выходу. У меня горела голова, в висках стучала кровь, и я почему-то повторял про себя: "Нет, погодите, господа... да, погодите, черт возьми!" Я вышел на лестницу и нашел там Любочку, которая сидела на ступеньке, схватившись руками за голову. Это была живая статуя страдания.
- Любочка, идите домой. Вам нечего здесь делать, если не хотите, чтобы вас били... Нужно иметь хоть какую-нибудь гордость...
Любочка только глухо всхлипывала. Я насильно отнял от лица ее руку, рука была холодна, как лед.
- Любочка, вы простудитесь... Сюит ли рисковать своим здоровьем из-за какого-то негодяя.
- Он не виноват... - простонала Любочка. - Он хороший...
На меня напала непонятная жестокость... Я молча повернулся, хлопнул дверью и ушел к себе в комнату. Делать я ничего не мог. Голова точно была набита какой-то кашей. Походив по комнате, как зверь в клетке, я улегся на кушетке и пролежал так битый час. Кругом стояла мертвая тишина, точно "Федосьины покровы" вымерли поголовно и живым человеком остался я один.