Его мир в одночасье заполнили раковины, моллюски, конхиология. В Уайтхорсе он за полярную ночь освоил шрифт Брайля, выписал по почте книги о морских ракушках, а с наступлением оттепели стал ворошить валежник в поисках лесных улиток. В шестнадцать лет он влюбился в рифы, прочитав о них в книгах, таких, например, как «Чудеса Большого Барьерного рифа», и навсегда уехал из Уайтхорса: завербовался сначала на одно парусное судно, потом на другое, бороздил тропики – остров Санибел, Сент-Люсия, острова Батан, Коломбо, Бора-Бора, Кэрнс, Момбаса, Муреа. При полной потере зрения. Кожа у него стала бронзовой, волосы выгорели добела. Его пальцы, органы чувств – все его существо было одержимо геометрией экзоскелетов, этих скульптур из кальция, и стремилось дознаться, как в ходе эволюции образовались створки, гребни, бисерины, завитки, складки. Любую раковину он распознавал на ощупь; повертев ее в руке и оценив форму, тут же определял вид: анцилла, фикус, теребра. По возвращении во Флориду он выучился на биолога, а позже защитил диссертацию по малакологии. Он обогнул земной шар по экватору; заплутал на улочках Фиджи; был ограблен в Гуаме, а потом еще раз – на Сейшелах; открыл новые виды двустворчатых моллюсков, новое семейство лопатоногих, новых представителей нассариид и фрагумов.
Когда на его счету было четыре монографии, три собаки-поводыря и один сын по имени Джош, он воспользовался правом досрочного выхода на пенсию, завершил свою преподавательскую деятельность и перебрался в Кению, на отдаленный остров архипелага Ламу, где его домом стала кибанда с соломенной крышей в небольшом морском заповеднике к северу от острова и города Ламу, в ста километрах южнее экватора. Было ему пятьдесят восемь лет. Просто к нему пришло понимание, что малакология не дает ему расти, а лишь ставит все новые и новые вопросы. Он так и не уяснил, в чем эволюционная причина бесконечных вариаций внешнего вида раковин. Откуда у них этот решетчатый орнамент? Откуда эти желобки? Бугорчатые узлы? В конечном счете – и во многих отношениях – неведение обернулось преимуществом: он мог найти раковину, ощупать ее и на каком-то подсознательном уровне решить, зачем ей понадобилось стать такой прекрасной. Этот процесс был для него и огромной радостью, и вечным таинством.
По всему миру каждые шесть часов приливы несут на берег воплощенную красоту, и он получил возможность при этом присутствовать, поднимать ее с песка, крутить в пальцах. Собирать ракушки, каждая из которых – чудо, знать их по именам, складывать в контейнер – этим была до краев полна его жизнь.