И вот однажды ночью она сама пришла и легла на него сверху. Коллекционер еще не успел полностью проснуться, а они уже занимались любовью. Потом он услышал, как она плачет. Но разве близость дает повод для слез?
– Ты скучаешь по детям, – предположил он.
– Нет. – Она уткнулась в подушку, и голос ее зазвучал приглушенно. – Мне они больше не нужны. Мне нужно лишь найти баланс. Равновесие.
– Может, ты скучаешь по своей родне? Это вполне естественно.
Она повернулась к нему:
– Неужели? Сам-то ты не особо скучаешь по родному сыну. Я знаю, от него приходят письма. Но ни разу не видела, чтобы ты писал ответ.
– Пойми, ему уже тридцать, – сказал он. – И я от него не убегал.
– Не убегал? Да ты в триллионах миль от дома! На покой ушел, нечего сказать! Ни пресной воды, ни друзей. И насекомые в ванной кишат.
Он промолчал: за что, собственно, она на него напустилась? И отправился собирать ракушки.
Тумаини была только рада. Дойти до моря, побегать под луной, не слышать этой говоруньи. Он отстегнул шлейку и пошел вброд: овчарка направляла хозяина, тыкаясь носом ему в лодыжки. Ночь стояла дивная, дул прохладный бриз, ноги ласкал теплый прилив. Тумаини поплыла к скалам, и он начал бродить сам по себе, наклоняясь и прощупывая песок. Винтовая улитка, увенчанный нассариус, обрубленный мурекс, полосатая буллия – маленькие скитальцы на утрамбованной течениями песчаной ряби. Оценив красоту раковин, он вернул моллюсков в море. Перед рассветом ему попались два конуса, вид которых он распознать не смог: длиной в три дюйма, злобные, они готовились сожрать рыбу-ласточку, уже парализованную их ядом.
Через несколько часов, когда солнце стало припекать макушку и плечи, он с улыбкой вернулся в кибанду, где обнаружил, что Нэнси лежит без сознания на его койке. Лоб у нее оказался холодным и влажным. Коллекционер постучал костяшками пальцев по ее грудине, но рефлекса не было. Пульс упал до двадцати, а то и восемнадцати ударов в минуту. Пришлось вызывать по рации доктора Кабиру; тот приехал, опустился на колени рядом с пациенткой и прошептал что-то ей в ухо.
– Непонятное осложнение после малярии, – пробормотал доктор. – Сердцебиение совсем слабое.
Коллекционер метался по хижине, натыкаясь на столы и стулья, которые оставались на привычных местах вот уже десять лет. В кухне он постоял на коленях, но не для того, чтобы помолиться, а только чтобы успокоиться. Тумаини, взволнованная и растерянная, приняла отчаяние за игривость, бросилась к хозяину и повалила его на кафельный пол. Собака лизала ему щеки, а он кожей почувствовал, что к дверям целенаправленно, хотя и вслепую, по-улиточьи медленно ползет конус.