Он хотел этого яростно, страстно. Почему же теперь, когда она его ждет и он сам настаивал на том, чтобы она его ждала, он входит в «Ритцу» вместо того, чтобы схватить такси или сесть в автобус?
— Хелло! Привет, старина!
И все же он сюда пришел не ради этой дешевой фамильярности, которую терпеть не мог. А возможно, он оказался здесь, чтобы убедиться, что связующая их нить не была чересчур натянутой и он сохранял определенную свободу действий или чтобы уверить самого себя, что, несмотря ни на что, он еще остается самим собой, актером Франсуа Комбом?
Четыре человека, может, шесть, а то и восемь, сидели за двумя круглыми столиками. Из-за этой поверхностной фамильярности трудно было понять, кто тут старый друг, а кто здесь впервые, и кто платит за выпивку, и как, уходя, они умудряются находить свои шляпы в куче головных уборов, с трудом помещающихся на вешалке.
— Я тебя представлю…
Женщина, американка, с сигаретой со следами губной помады, в позе, заимствованной с обложки иллюстрированного журнала.
Он слышит то, что обычно говорят, когда его знакомят с кем-либо:
— Один из самых симпатичных французских актеров, вы, несомненно, знаете его имя — Франсуа Комб.
Один француз с крысиной физиономией — не то промышленник, не то какой-то финансист с темным прошлым (он сам не знал, почему ему так не понравился этот тип) — буквально пожирал его глазами.
— Я имел удовольствие видеть вашу жену примерно шесть недель тому назад. Погодите-ка. Это было, кажется, в «Лидо», а у меня, кстати, есть в кармане…
И он достал французскую газету, только что полученную в Нью-Йорке… Уже несколько месяцев Комб не покупал французских газет. На первой странице была помещена фотография его жены.
«Мари Клэруа, изящная и волнующая исполнительница главной роли…»
Нет, он совсем не нервничал. Ложье явно ошибался и напрасно пытался успокоить его взглядом. Нисколько не нервничал. Доказательством могло служить то, что, когда вся эта публика, выпив порцию аперитивов, удалилась и с ним остался один Ложье, он повел речь только о Кэй.
— Я хотел бы, чтобы ты мне оказал услугу и нашел работу для одной моей знакомой девушки.
— Сколько лет этой девушке?
— Точно не скажу, примерно лет тридцать или тридцать три года.
— В этом возрасте в Нью-Йорке уже не называют девушками.
— И что это значит?
— Что она уже упустила свой шанс. Извини, что говорю тебе так прямо, поскольку я, кажется, кое о чем догадываюсь. Она хорошенькая?
— Это зависит от точки зрения, от того, как на нее посмотреть.
— Так всегда говорят. Она, конечно, начинала как Show girl