Мозинцев молча вернулся с подносом и поставил на стол две чашки чая и вазочку с пирожными.
– Знаете, – нарушил тишину Виктор, – вы так связно и интересно все рассказали, просто роман какой-то. Не поверите, но мне просто вдруг стало жутко любопытно, как это можно, ну, скажем, за неделю, и сделать практически настоящий советский паспорт.
– Завтра, – заговорил Мозинцев, прожевывая безе с кремом, – завтра, и не практически, а просто настоящий. Завтра он будет. Можете брать, можете не брать – дело ваше. У меня появилось желание делать широкие жесты.
– Фантастика. Если бы мне утром кто-то сказал, я бы не поверил.
– Ничего особенного. В Союзе надо всегда ладить с людьми, умеющими жить. И будет счастье.
– Спасибо, – сказал Виктор после некоторой паузы. – Вы извините, что надо бежать: мы с Ингой сегодня решили сходить на выставку хрусталя.
– Вот и прекрасно! – вскинул брови Мозинцев. – Смотрите на все проще. Что от вас сейчас надо: ФИО, год, место рождения, в общем, все для заполнения. На карточку сниматься не надо, у меня тут электронный фотоаппарат, «Кэнон». В Киеве, кстати, теперь тоже электронные начали делать, и довольно недурные…
…Непросохшая от ночного дождя лужа на асфальте отражала холодную сталь облачного неба, через которое рыжей каравеллой плыл свернувшийся осиновый лист. Воздух был слегка сыроват, и в нем разливалось то самое затаенное беспокойство, что обычно охватывает человека, природным чутьем ощутившего будущее наступление зимы; инстинкты далеких предков подсказывали, что надо искать теплое жилище и запасать пропитание. Этот период, когда родовая память требует энергичных действий, кончается с первым снегом: сухой холод и садящиеся на рукав белые мухи говорят, что до весны уже нечего искать, и тогда душу посещают какая-то особенная легкость и ощущение праздника.
Виктор мерил шагами пространство перед стеклянным квадратом ворот в «Художественный». «Не на месте его построили, при базаре, – думал он. – Хоть тут и меньше народу, тем более рынок сейчас уже не работает, – все равно. Тут бы магазин, а «Художественный» – у площади Партизан».
Инга шла легкой походкой от Красноармейской, по стороне красных домов, в светло-сером брючном костюме и легкой куртке, встряхивая на ходу волосами, которые шаловливый ветер задувал ей на лоб.
– Ты не замерз?
– Ничуть. А как ты?
– Я тепло оделась. Не смотри, что я такая хрупкая. Как на работе?
– Нормально. Снова, кстати, чинил комп Егор Николаичу.
– Как его остеохондроз?
– При мне не жаловался…
Виктор отдал билеты на входе, и они прошли в залы, которые чередой уступов плавно подымались от начала осмотра. Их окружили невидимые души людей, которые когда-то вложили свои мысли, страдания, радость, любовь в мазки на холсте, в карандашные линии, в формы скульптур. То во взгляде с полотна, то в каком-то запечатленном порыве, движении или, напротив, созерцательном покое чувствовалась попытка создателя что-то сказать, словно человек стоял за оконным стеклом и шевелил губами; лишь настройка чувств в унисон с этим неуловимым действием позволяла разобрать сказанное.