— Я все улажу, — поспешно заверил отца Агнарр. — Я прочешу лес до самого Руана, если понадобится. Или даже до Эвре. Эта девчонка одна, а ей не выжить самой.
— Но кто-то же тебя побил, значит, она не одна.
И это Гуомундру тоже рассказали?
— И все же я…
— Ничего ты не сделаешь! Дурак! Если эта бабенка тебя узнала… Если из-за нее весь мир узнает, что это мы убиваем переселенцев с Севера… Если люди перестанут верить в те слухи, которые мы распускаем уже столько лет…
Гуомундр замолчал.
Тогда все было зря.
Тогда их намерение сбросить с трона герцога Ричарда и посадить на его место Гуомундра пойдет прахом.
Агнарр открыл рот, но ничего не сказал. Кровь на его лице вдруг показалась ему липкой. Она больше не была знаком его отваги. Все-таки следовало умыться.
Отец отпустил его. Во взгляде Гуомундра читалось отвращение.
«Ты отправляешь меня резать их, — подумал Агнарр. — Я должен превратиться в дикого зверя… Но когда я предстаю перед тобой, ты презираешь меня за это, хочешь видеть хитроумного интригана, а не воина, жаждущего крови и наслаждающегося мучениями».
— Прочь с глаз моих! — буркнул Гуомундр.
Он говорил тихо, никогда не повышал голос, как Агнарр, никогда не терял выдержку, как его сын.
Откуда у его отца такая сила? Откуда такая сила у той датчанки? Почему им удавалось противиться судьбе — судьбе, заставлявшей всех идти в бой, и убийцу и жертву, и сильного и слабого, и господина и раба? Судьбе, радовавшейся как победам, так и поражениям своих игрушек? Как отцу и той датчанке удавалось держаться в стороне и наблюдать за происходящим, точно их это не касалось?
— С чего бы это, собственно? — осведомился Агнарр.
— Что?
Агнарр смотрел на отца. Парень был одет в кольчугу, на поясе висел меч, а вот Гуомундр был одет в рубашку и штаны. Доспехи были очень дорогими, их обычно не носили, если не собирались вступить в бой.
— Почему я должен позволять тебе насмехаться надо мной? — прошептал Агнарр. — Почему я должен позволять тебе укорять меня?
Глаза Гуомундра широко распахнулись, и Агнарр не знал, что увидел в них — презрение или страх? Он оглянулся. Они остались в доме одни, их воины сейчас были на улице, пьянствовали и жарили мясо на костре. Они тоже еще не умылись, и их лица были перепачканы кровью.
— Ты ничто без меня, — прорычал Гуомундр.
— Убивать я могу и один, — хрипло произнес Агнарр. — Когда ты отправлялся на дело вместе со мной? Когда было такое, чтобы я марал руки не один? — Он обнажил свой меч.
— Убивать и править — это не одно и то же, — тихо сказал Гуомундр. — То, что ты можешь одно, не означает, что сможешь и другое.