Витенька (Росляков) - страница 101

И вдруг Витек подумал о Вовкиной матери, одна осталась, теперь ей и жить незачем, потом о своей матери вспомнил, об отце. И так жалко их стало, первый раз так жалко стало своего отца и мать, а они спали сейчас и даже во сне не подозревали, как жалеет их Витек. Конечно, жизнь — абсолютный абсурд, потому что само появление человека, рождение его абсурдно, глупо и нелепо. И меня бы не было, а вот случайно стал, по какому-то абсурду, даже мать говорила, что не хотела меня, жилплощадь не позволяла, но по ошибке стал, по абсурду. Люди это всегда хорошо понимали, а вот живут почему-то в этом сплошном абсурде. Вовка не захотел. Чехов здорово понимал. Как у него думает там кто-то в «Палате № 6». Ловушка. Конечно, ловушка, да еще какая свинская! Не было меня и в помине, носился я где-то с космической пылью, вообще нигде не носился ни с какой пылью, просто была пустота вместо меня, и вот извлекли меня из вечности. Зачем? Чтобы превратиться в пыль, в пустое место. Конечно, ловушка! Свинство какое! Что же делать? Надо брать умом. Только умом! Больше нечем. Потому что сделать, как Вовка, можно, конечно. Дверь отворить на балкон и тихонько вывалиться через перила, без выстрела, без шума, ночью и не заметит ни одна душа, можно, конечно, но я, наверное, не смогу. Страшно? Нисколечко. И Витек встал, открыл дверь и вышел на балкон, перевалился через перила, стал смотреть в ночной колодец двора. Нисколько не страшно. Может, кто-нибудь и заметит, что упало что-то, а если не заметят, утром первый же человек, который выйдет из подъезда, увидит. Начнут гадать, кто такой, с какого этажа и так далее. А могут и сразу сказать, смотря кто увидит, это, скажут, Витек Мамушкин, Катин сын. И пойдет, завертится. Мать, конечно, не выдержит, сердце не выдержит, тут же умрет, отец останется один страдать. Зачем? Они же верующие, любят жизнь, зачем же их так? Нет, наверно, это меня удержит, не смогу я вывалиться из балкона. Другие тоже из-за чего-то не могут и вот живут, отец плачет, когда слушает про Орленка. Если они, несовершенные, глупые люди не могут понять, что нельзя насильно обрывать не свою жизнь, чужую, то я это понимаю, мы понимаем, и я не сделаю ничего, чтобы повредить чужую жизнь, мать ведь тут же умрет, нет, не буду я прыгать с балкона, буду жить. А зачем? Ведь это же… Нет, Вовка не прав. Зачем он так мать? Все равно что ножом в спину. Он не прав, это ясно. Но если я не хочу убивать, многие другие не хотят, значит, какой-то смысл есть? Если живут, значит, имеет смысл жить? Бороться. Опять на то же место возвращаемся. Он правильно говорит перед смертью, очень правильно, только отец этого не понимает, и другие с ним не понимают. А ведь он говорит: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет…» Он даже просит поверить ему. Значит, ему действительно не хотелось умирать, и не оттого, что мать или отец будут переживать, а самому не хотелось думать об этом, жить хотелось. Он не выбирал свои поступки, он стрелял, в него стреляли, он убивал, теперь схватили его и ведут на расстрел. Он тоже в ловушку попал. Только ловушка тут другая. Он умирать не хотел, а шел на расстрел. Неужели с этим люди не разобрались до сих пор? Ничтожества! А ведь все жить хотят. Жить! Жить хочу! Со всех сторон только и слышно, какую книгу ни возьми, идет эта борьба за жизнь, и радуются, прославляют ее. Как же это Вовка? Неужели он не догадывался об этом? А вот Моцарт, например? Прославляет? Радуется? Конечно! Еще как! Там-да, трья-да, та-да-та-а. Трья-да-та-та-та, трья-а, трья-да-та-та-та-а-а и так далее. Конечно, радуется, как маленький. Витек встал и к нотам кинулся, открыл крышку пианино, но, слава богу, сообразил вовремя, что глубокая ночь. Просто полистал желтый том, останавливался, прислушивался к страницам. Неужели он не понимал, что все абсурд? Вряд ли. Он ведь думал, тонкий человек. А если понимал, откуда у него столько радости? А черный человек? Черного человека он боялся, потому что очень хотелось жить. Какой же он смысл видел? Может, никакого? Может быть, просто оттого, что была эта музыка? Трья-да-та-та-та-та-а-а? Витек почувствовал вдруг, что что-то такое нашел он, за что-то ухватился, и ему больше не хотелось продвигаться в обдумывании этого дела. Он забоялся думать дальше: а вдруг все рассыплется, распадется, если он начнет все это хорошо продумывать дальше? Нет, тут что-то есть, надо остановиться и потом, потом еще хорошенько подумать. Пусть остается пока неясным это что-то, все-таки оно что-то, пусть до завтра, а сейчас уже светать начинает, уже расползается за окном ночь, сейчас лечь надо и постараться уснуть и не думать, сохранить неясность, лечь и думать, что вроде нашлось что-то, но что именно — завтра узнать. Может, это Вовке помогло бы?! Да, Вовке поздно. Может, мне поможет. Витек бережно закрыл Моцарта, положил на пианино и очень тихо, вроде скрывая от кого-то шорох, разделся и быстренько, тихонечко лег и свет выключил.