Сажусь к столу, бумагу придвигаю,
И хочется начать таким стихом:
«Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком».
Тех журавлей уж нет. Куда они умчались?
И почему во мне такая грусть?
А голос журавлиный отвечает,
Что все прошло, назад уж не вернуть…
Да, все прошло, и сожалеть не надо.
Но только не о том я говорю.
Ведь он и сам мечтал стальной громадой
Увидеть нищую страну свою.
И может, все сбылось, не знаю я, не знаю,
А если не сбылось, так сбудется потом.
Но все же, все же роща золотая
Отговорила милым языком.
И я как будто вижу эту рощу
И поля опустевшего простор,
И влагу дней тех чувствую на ощупь,
И влага та мне застилает взор.
А я гляжу, в безмолвии глотая
Внезапно подступивший к горлу ком.
Да, все прошло, и роща золотая
Отговорила милым языком.
* * *
И пусть у гробового входа…
А. С. Пушкин
Уснули голоса тревоги,
И тихо, тихо, как во сне,
Родятся медленные строки
И умирают в тишине.
Здесь все знакомо, все конечно
В пределах глаз, в пределах рук.
И где-то в глубине сердечной
Стучит: «Пора, пора, мой друг…»
Так вот они: покой и воля.
Ужель пришла моя пора?
И делится заветной долей
Со мною сам отец пера?
34
Катерина и Борис Михайлович вернулись из деревни загорелыми и немножечко сбросившими свои тяжелые веса, ходили бодрей, говорили бойчее и громче, чем полагалось дома, в городской квартире. Катерина пригнула к себе вскользь и на одно мгновение показавшего свою улыбку Витеньку, поцеловала в макушку, отец потрепал его за волосы. Рады были. А уже во вторую минуту в глазах Катерины и другое выступило, вроде тревожного вопроса: как тут у вас, ничего такого не случилось?
— Ну как тут у вас? — на Витеньку, на Евдокию Яковлевну посмотрела, ответа хотелось хорошего.
Витек пожал плечами. Евдокия Яковлевна немного поколебалась и сказала:
— Я ничего не знаю.
— Как не знаешь? Ты говори, мама, говори. — Катерина почувствовала что-то нехорошее за недомолвками матери. — Чего ты ничего не знаешь? Говори!
— Я не знаю, — повторила Евдокия Яковлевна, и лицо ее морщинистое скуксилось. — Он запирал меня…
— Куда запирал?
— В мою комнату запирал.
Ничего нельзя было понять. Вмешался Борис Михайлович.
— Что вы тут, как дети, разнюнились. Кого запирал? Кто запирал? В чем дело? — и так далее.
Евдокия Яковлевна заробела немного, перестала кукситься, начала говорить без хлюпанья, даже на грубоватый тон перешла:
— Играл он тут день и ночь, соседи жаловались, на балконе ночью курил. А тут ходить к нему стала шпана всякая, как налетят, все вычистят из холодильника, понакурят, понаплюют, даже томатную пасту съедят, ничего не оставят, стала говорить — не нравится ему, кричит на меня и запирать стал, как эти на порог, так сразу запирает меня, один раз насильно затолкал в комнату и запер, ключ нашел специально, не выпускает, пока не разойдутся.