— Витек, костюмчик подобрать бы, давай подберем.
Витек плечом ответил скромненько, даже со смущением, чуть только головой к плечу, а плечиком к голове, чуть-чуть, если, мол, хочешь, давай. Стал отец перебирать один за другим. Этот? Этот? Нет, больно черный.
— Ну-ка, примерь.
Витек вошел в кабинку, примерять стал брюки. Как-то неловко в них, тянет, что ли, где-то. Другой стали примерять, опять не то.
— Пап, давай не будем, мама выберет, она понимает, а то мы такое тут подберем.
Борису Михайловичу понравилось насчет «мамы», это верно, она понимает, но не в этом дело; а вот хорошо Витек говорит как-то об этом, хорошо.
— Ну хорошо, пускай мама, с мамой сходите.
— Она и без меня разберется.
— Ну и хорошо. Четвертый рост! Это же надо! — радостно удивлялся Борис Михайлович.
— Вот рубашку давай купим, — сказал он Витьку.
— А может, мама? — опять на маму сослался Витек.
— Да что же мы, и рубашку не сможем купить? Что мы с тобой, совсем уже?
Очень уж хорошо стало Борису Михайловичу. Все как-то ладилось, и Витек таким простым казался, доступным, да он и был, конечно, таким, а не казался.
— Нет, нет, это мы и сами в состоянии, — настоял Борис Михайлович окончательно.
И купили рубашку, розовенькую, красивую, в синюю полосочку. Назад возвращались по-другому, какой-то уже другой походкой, хотя тоже молчали по дороге. А в продовольственном быстро справились с поручениями, один в кассу, другой к прилавку, получилось быстро, проворно, без особых простаиваний в очередях.
Катерина начала убираться с Витенькиной комнаты и, конечно, опять натолкнулась на дневничок, собственно, не натолкнулась, а сразу стала искать его и быстро нашла, потому что Витек никогда ничего не прятал. Даже после того разговора, когда Катерина сказала, что мать обязана знать, что с ее сыном делается, что он себе записывает там, чтобы не прозевать, как Наталья прозевала своего Вовку, даже после этого, хотя Витек и продолжал думать, что в чужие дневники нельзя заглядывать никому, в том числе и матери, он ничего не прятал. Кресты эти и гробы Катерина уже знала, они после той первой ночи еще являлись иногда, но потом пропали, кончились, теперь вот стихи. Кое-что из записей, не очень понятное, и стихи. Нехорошие стихи, сильно не понравились Катерине, затуманилась она опять, задумалась. Лелька пришла. С Лелькой поделилась, про ноктюрны рассказала и про стихи, показала их Лельке — образованная, может, разберется, посоветует.
— Играл бы эти ноктюрны Шопена, как уж хорошо, а стишки бы не писал, — говорила Катерина.
Лелька прочитала и весело сказала: