— Как? От родителей?
— Я разошелся с ними, Катерина Максимовна.
— Давно?
— Скоро две недели.
— А где же находишься?
— Жил у одной милой женщины. Теперь она уехала. Ночевал у товарища, на вокзале, вот у вас. Когда как.
Катерина задумалась.
— Тебе надо вернуться домой, Феликс.
— Нет, Катерина Максимовна, этого я не сделаю.
— Феликс нам не мешает, — сказал Витенька.
— Разве я об этом, сынок? Он ушел от отца с матерью, а живет у нас, родители не знают, думают разное, мать плачет, конечно, а я, тоже мать, как в сговоре с ним, против его матери, так нельзя, сынок, мне разве жалко? Пускай живет, только так нельзя.
Витенька смотрел на мать, слушал, и в глазах его было несогласие. Феликс перехватил его, не дал возражать матери.
— Она права, Виктор. Вы правы, Катерина Максимовна. Я уйду.
— Ты не обижайся, — сказала Катерина, — а возьми и позвони домой, чтобы они не волновались, скажи, что у нас ты, и живи, ради бога.
— Звонить я не буду, Катерина Максимовна, и вообще не надо об этом.
43
Уехал Витенька по-свински.
Борис Михайлович и Катерина вечером нашли коротенькую записку:
«Уехал, на стройку. Далеко. Напишу с места».
Хочешь — охай, хочешь — ахай, хочешь — плачь. Вместо Витеньки лежит на столе коротенькая записка. Катерина охала, ахала, плакала. Борис Михайлович обиделся, но сказал спокойно:
— Не маленький.
Так он уехал. Получил аттестат с круглыми тройками, свернул его вчетверо, сунул в карман пиджака и в тот же день, не дождавшись родителей, махнул на вокзал. Выбирать долго не выбирал. Как раз начали сильно шуметь в газетах и по радио о новой стройке, туда и навострил свои лыжи Витек. Деньги на дорогу взял, конечно, в родительском шкафу, нашел. Взял взаймы, до первой получки.
Кого-кого, а родителей этих Витенек пожалеть надо. Это верно. Сам-то он уже на второй день сидел на палубе быстрого теплоходика и смотрел на дикие, как ему показались они, берега Камы. В Казани хотел даже завербоваться, чтобы получить подъемные, — он наслаждался самостоятельностью и своей житейской хваткой — но, к сожалению, его не завербовали, по возрасту не подошел. Пришлось на последние гроши купить билет на этот быстрый теплоходик.
Было широко и прекрасно. Один берег крутой и высокий, опушенный зеленью, другой низкий, вровень с водой, дали за ним открывались бесконечно зеленые. Было холодно и прекрасно. Витек услышал музыку и спустился по трапу. Тут музыка была слышней, он пошел на ее звук и очутился в светлой кают-компании, набитой молодым народом, молодыми интеллигентами обоего пола. Они танцевали под пианино. Очкарик-пианист наяривал что-то из популярных битмелодий, и вся кают-компания шевелилась, дергалась, вздрагивала и даже чуть-чуть подвывала распалившемуся очкарику. А теплоходик на крыльях летел по дикой Каме на великую стройку. Танцевали молодые специалисты, спешившие на эту стройку, и в боковых отсеках стремительно утекала назад вспененная ветром желтая и просторная камская вода.