Гестаповцы посещали Гашке ежедневно и каждый раз выуживали из него что-нибудь новое…
Наконец он исчерпался, лейтенанту приходилось писать все меньше и меньше, Гашке выложил все, что мог заметить и запомнить, но мне казалось, что у гестаповцев и у Гашке имеются еще какие-то виды друг на друга.
Однажды вечером в палате снова появилась госпожа Янковская.
Я так и не мог понять, что она делает здесь, в госпитале. Она ходила, конечно, в обычном белом халате, но медицинской практикой, по-видимому, не занималась. Иногда она отсутствовала по нескольку дней, а иногда толклась по несколько часов в палате без всякого дела, не опасаясь, что ее безделье будет замечено.
Вообще она держалась как-то особняком от всех остальных немцев, работавших в госпитале.
Она молча села возле меня и, по своему обыкновению, принялась смотреть куда-то сквозь стену.
В палату доносился уличный шум. Гашке как будто дремал. Я рассматривал Янковскую.
Было в ней что-то неуловимое и необъяснимое, чего я не встречал и не замечал в других женщинах, у меня было такое ощущение, точно она, подобно осьминогу, все время водила вокруг себя незримыми щупальцами.
– Вы знали когда-нибудь настоящую любовь? – внезапно спросила она меня по-английски. Здесь, в госпитале, она предпочитала разговаривать со мной по-английски.
– Конечно, – сказал я. – Какой же мужчина в мои годы… Мне тридцать лет, меня ждет невеста…
– Нет, я говорю не о добропорядочной, обычной любви, – настойчиво перебила меня Янковская. – Любили ли вы когда-нибудь женщину так, чтобы забыть разум, честь, совесть…
Мне подумалось, что она затевает со мной игру, в которой я неминуемо должен пасть ее жертвой…
Однако ее не следовало разочаровывать.
– Не знаю, – неуверенно произнес я. – Вероятно, нет, я еще не встречал такой женщины…
Я подумал: нельзя ли будет бежать с ее помощью…
– А вы могли бы меня полюбить? – шепотом спросила она вдруг с неожиданной откровенностью. – Забыть все, если бы и я согласилась для вас…
Я повернул голову в сторону Гашке.
Он сопел, должно быть, он спал.
– Он спит, – небрежно сказала Янковская. – Да он и не понимает…
– Как знать, – недоверчиво ответил я и, желая выгадать время, добавил: – Мы еще поговорим…
– Настоящие мужчины не раздумывают, когда женщины задают им такие вопросы, – недовольно произнесла Янковская.
– У меня еще не прошла лихорадка, – тихо ответил я. – Кроме того, здесь темно, и я не вижу, не смеетесь ли вы…
– Вы правы, – сказала Янковская. – Сумерки сродни лихорадке.
Она встала, подошла к двери и зажгла свет.
– Вы спите? – громко спросила она по-немецки, обращаясь к Гашке.