Интересно, а как и когда планировалось списать меня, на пароходе или в одном из портов? Ход мой дружок сделал, бесспорно, смелый, дерзости ему не занимать, удар – и один шар в угол, а другой – в середину: вывел штатников и меня на Юджина и озадачил скучающего Генри, осветил последние годы старца свежей идейкой – действительно, что может быть благороднее, чем убийство предателя Алекса? Какой добрый друг, какой порядочный человек: англичанам не выдал и никак не завалил, наоборот, продвинул по службе перед тем, как пришить, – порядочный человек, патриот, великий гуманист, просто Эразм Роттердамский, помог боевому товарищу, спасибо, дорогой, спасибо!
И все-таки он и Римма – суки. Нормальный человек должен любить кладбища и уважать смерть, нет в этом ничего предосудительного. А они смеялись. Смеялись, а я работал, проверялся до пота, рисковал, верил, честно осуществлял “Бемоль”. Боже, сколько сгорело нервных клеток, сколько потрачено времени и сил! А они хохотали. Интересно, в какие моменты? Снова начинается, take it easy, не психуй, Алекс, не нажми случайно на курок “беретты”.
– Подумай, старик, – продолжал старый друг. – Самое разумное – возвратиться в Кале и довести операцию до конца. Пока еще есть время. Обещаю тебе, что разорву с англичанами, найду для этого удобный предлог. Или уйду в отставку, а тебя предложу на свое место. Подумай, Алик, ведь жизнь и дружба выше политики, выше разведки, выше всего! Мы выведем тебя из игры… закроем “Бемоль”…
– Я уже выведен из игры… пришлось оглушить “Фреда”…
– Вот как? Это меняет дело. Кстати, Хилсмен на ножах с англичанами, они почти не обмениваются информацией…
Я его и не слушал, суд только начался, а он-то думал, что уже вынесен приговор. Много вариантов сидело в черепе моего дружка и во всех них – продырявленный труп великолепного Алекса[99], и от этой мысли мне стало жарко, и снова накатились на меня волны ярости – плевать мне, в конце концов, на его предательство, но кто дал ему право распоряжаться моей единственной и бесценной жизнью? Обидно, что она путалась с ним или, не дай Бог, еще и любила серьезно, что обиднее всего, как и эта болтовня насчет кладбищ.
– Ну, а что за дама приходила с тобой к Юджину? – Словно спичку я у него попросил, никаких эмоций.
– Какое это имеет значение? Разные дамы… – И тут он раскололся, и залил его лошадино-аристократическую физиономию яркий румянец.
– Рыжеволосая, если я не ошибаюсь… – продолжал нажимать я, пер уже буфетом, топал, как слон, и плевать мне было на посудную лавку.
– Разные бывали… – сопротивлялся он вяло, затягивая спектакль.