Он поднял голову — глаза сияли, как желто — зеленые фонари. Томас разулыбался чего‑то. А я сказала парню:
— Извините, вы ведь телепат?
— Нет, — ответил он удивленно.
Но я не отступила — меня скрытничанием не проведешь! — и спросила:
— Тогда как вы узнали, что я тогда искала Джину?
— Вы же сами спросили…
— Что я спросила?
— Где Роджер…
— Извини нас, — сказал Томас и за локоток отвел меня в сторону. — Роджер это и есть Джина.
— Что — о? — я вытаращила глаза.
— Ну как доктор Джекил и мистер Хайд…
— Кто — о?
— В общем, меняется каждый час. То он. То она.
— Но как же он… живет?
Кажется, я вопросила это слишком громко, потому что на нас стали оглядываться, и Томас потащил меня к лифту. А я продолжала спрашивать:
— А у него есть муж или жена? А родители его знают?
— Они до сих пор думают, что у них близнецы — сын и дочь, — раздался за моей спиной голос Джины.
Как неловко получилось!
— А свою вторую половину я до сих пор не встретил, увы, — она состроила печальную мину, а потом весело сказала: — Так что приходится встречаться со своим парнем только в девичьи часы.
— Он не знает?? — не удержалась я.
— Я не люблю сложностей, — беззаботно ответила Джина. — Поэтому — конечно нет.
Я ее понимаю. Я тоже не люблю сложностей.
— Продвигается расследование? — спросила она.
— Потихоньку, — ответил Томас.
— Обращайтесь, — она махнула нам и пошла к столам.
— А ты куда? — спросил Томас, когда я тоже влезла в лифт.
— К Бизону. Скажем ему, что я тоже из Джекилов — Хайдов, а значит, не совсем женщина.
— Ты не поедешь.
— Это дискриминация по половому признаку!
— Хорошо. Ты туда не поедешь, потому что ты няня.
— Это дискриминация по профессиональному признаку!
— Да, — сказал Томас и вышел из лифта, потому что мы уже приехали на первый этаж.
Когда мы ехали по городу, я увидела на автобусе плакат, на котором Швайгер рекламировал какой‑то банк. И на шее счастливо улыбающегося режиссера красовался тот самый шарф в кофейно — синюю полоску! Я так сильно толкнула Томаса под локоть, что он едва не въехал в режиссерское лицо. Зато увидел. Произнес только:
— Надо же! — и нахмурил брови.
Этот самый шарф, а также разлохматившийся сверток в деньгами мы оставили в сейфе в Корпорации.
Бизона я представляла почему‑то пожилым пузатым дяденькой, а он оказался двухметровым молодцем с небритой мордой. Женоненавистничество его проявлялось в том, что он буквально прожигал взглядом мои коленки, будто хотел выжечь на них свои инициалы, например.
Он гоготал поминутно и одну за другой жевал сигареты. А голос его был таким сиплым, будто у него в горле застряла одна из них.