– Но вы же не будете так делать всегда?
– Ну почему же?
В то время меня вся эта суета беспокоила меньше всего, я перешагнула сорокалетний рубеж, ждала ребенка и твердо знала одно: я должна его выносить. Поэтому все лето провела на вилле Дотти на небольшом островке, предпочитая покой и отказываясь от развлечений, а осенью уехала в Толошеназ. Я выдержала все, и в феврале 1970 года в клинике Лозанны родилось второе мое сокровище – Лука.
София, у которой уже был Карло-младший, страстно мечтала о еще одном ребенке и кричала мне в трубку:
– Одри, ты умница! Не стоит думать о работе, когда у тебя есть два прекрасных маленьких ангелочка! Я снова тебе завидую и снова по-хорошему!
Шон к этому времени маленьким ангелочком уже не был, он вырос, и я очень беспокоилась, как старший сын отнесется к маленькому. Зря переживала. Шон умница, он носился с малышом не меньше, чем я, стараясь каждую свободную минуту поиграть с Лукой. Десять лет разницы не помешали братьям стать очень дружными, хотя часто бывает иначе.
Я была счастлива. Что может быть лучше двоих сыновей? Только трое или сестричка для них. Вставала привычно рано, готовила завтрак для всей семьи, провожала Андреа на работу, отвозила Шона в школу, занималась Лукой… Иногда мы с Лукой даже ходили в клинику к Дотти и носили ему ужин, если он оставался на дежурство. Мои дети были счастливы, муж гордился появлением в семье еще одного мужчины, к моему удовольствию, он не делал различия между сыновьями, что еще нужно для моего счастья? Конечно, я предпочла бы жить в Толошеназе, но у Андреа была работа, и с этим приходилось мириться.
Но все хорошее так быстро заканчивается!
Я не заметила первых признаков разлада, мне оказалось не до того, все внимание отвлекали дети. Дотти женился на звезде и наивно полагал, что вне площадки я должна блистать так же, как на ней. Ему понадобилось время, чтобы осознать, что я не принцесса из «Римских каникул», а просто женщина, и хочу быть именно таковой. Он не мог понять, как можно не желать славы, известности, не радоваться интересу к себе, не любить фотографов, интервью, не любить славу. Никакие попытки объяснить, что кино – это не только слава, прежде всего это огромный, тяжелый, часто удручающий труд, не дающий поблажек, времени на отдых физический и душевный, что кинематограф не оставляет времени на собственную жизнь…
– Но ведь ты так легко играла в стольких фильмах! Совсем ни к чему выбирать роли, как в «Истории монахини», играй в «Как украсть миллион».
Я едва не застонала. Мел хотя бы понимал, чего стоит любая игра и насколько актерский труд лишает человека личной жизни. Мой образ в глазах Андреа явно тускнел, к тому же Голливуд переживал тяжелый финансовый спад, в Лондоне и Риме фильмов тоже снималось все меньше, да и качество их оставляло желать лучшего. Я не говорю о качестве игры прекрасных актеров или качестве режиссуры, но общая интонация, когда экраны захлестнуло насилие, меня совсем не устраивала. Понимаю, что нельзя вечно играть сбежавших принцесс, танцевать на вечеринках у Холи Голайтли или воровать предметы искусства с Питером О’Тулом, но при всем уважении и любви к Шону Коннери меня коробило то, как его герой убивает – легко, с саркастической улыбкой на губах. Разве можно приучать людей к мысли о легкости и безнаказанности убийства?! Если мир таков, то жить в нем страшно.