Я привыкла видеть Дягилева полным сил, даже когда тот засыпал прямо в кресле партера, окончательно устав от репетиций; стоило открыть глаза, и он начинал действовать. Теперь перед нами лежал совершенно разбитый, обессиленный человек, в летнюю жару дрожавший под одеялами. Серж Лифарь и Борис Кохно сделать ничего не могли.
Мися тут же принялась распоряжаться. Мисина суета помогла, набежавшие врачи все же немного привели Дягилева в чувство.
Подруга отправила меня обратно на яхту:
– Обойдусь. Спасибо.
Даже тогда она считала Сержа своей собственностью. Я ушла, но когда мы уже снова вышли в открытое море, меня словно что-то толкнуло: надо вернуться! Вендор был недоволен:
– Что еще произошло, куда тебя тянет?
– Бенни, там что-то случилось. Что-то с Дягом.
Герцог смотрел на меня, слегка скривившись, без слов ясно: сумасшедшая! Развернуть огромную яхту, уже отправившуюся в круиз, когда ее пребывание в каждом порту расписано по часам…
– Дай мне лодку и матроса, чтобы догреб до берега.
– Совсем сошла с ума?!
Мы вернулись, правда, сойдя на берег, я тут же отправила Вендора обратно, он снова усмехнулся, яхта вышла в море. Глядя ей вслед, я подумала, что в следующий раз могу и не попасть больше на борт, но дурное предчувствие пересилило. Оно касалось не красавицы-яхты и не герцога Вестминстерского. И не обмануло.
Увидев Мисю с заплаканными, ошалевшими глазами, я поняла, что случилось худшее:
– Что?
– Дяг…
– Куда ты идешь?
– Заложить свою бриллиантовую цепочку. У меня ни франка, все отдано на похороны…
Дягилев умер от диабета. Я заплатила его долги, помогла с похоронами, но деньги не могли вернуть и частичку этого потрясающего человека. На кладбище мы с Мисей стояли, прижавшись друг к дружке, словно две сироты.
И все же я пресекла дурацкую выходку Лифаря и Кохно, которые вознамерились ползти вслед за гробом на коленях, как в каком-то романе у их русского писателя Достоевского. Глупость, словно этим измеряется любовь к ушедшему Дягу. Мися со слезами показывала мне на парней:
– Не могу убедить их отказаться от этой затеи. Грозят вообще лечь следом в могилу.
Я спокойно и тихо сказала:
– Встать.
Лифарь и Кохно со вздохами подчинились.
Мися смотрела на меня уже несколько иначе…
После ее дурацкой заботы о Стравинском, едва не приведшей к разводу супругов (оказывается, сама идея развода принадлежала моей сумасшедшей подруге), мы если не поссорились, то охладели друг к дружке. Смерть Дягилева окончательно помирила нас.
Конечно, мы еще много раз ссорились, казалось, навсегда, но мирились снова и снова. Две змеи жить друг без друга не могли. Но теперь уже я стояла на ступеньку выше, и Мисе приходилось смотреть на меня снизу вверх, что, впрочем, не мешало ей чувствовать себя хозяйкой и моей жизни тоже.