Пока лежала в полусне, пыталась разобраться в себе и своих ощущениях, но на сей раз это не было связано с игрой в фильме. Одна из монахинь, с которыми мы встретились в Конго, сказала:
– Если ты живешь в миру и не дала обет, нужно обязательно родить ребенка.
– Но Бог не дает мне детей, у меня был выкидыш, и больше пока никого нет.
Эта мысль засела в голове, я всегда, с детства хотела иметь детей, много детей. Ставила маму в неловкое положение, вытаскивая из колясок чужих детей, чтобы их потетешкать, обожала возиться с малышами, если бы не балет, наверняка стала бы воспитательницей детского сада. Но своих не было, видно, сказывались военные годы, когда ослабленный организм только формировался.
Была еще одна причина для расстройства – Мел не слишком жаждал, чтобы я родила. У него самого уже были дети от предыдущих браков, целых четверо, хотя сомневаюсь, чтобы Мел так уж горел отцовскими чувствами, когда они были совсем маленькими, Феррер всегда занят по горло. Я могла бы развестись, но оба моих романа на стороне закончились одним и тем же – сообщением сначала Холдена, а теперь вот Андерсона, что у них не может быть детей!
Семья без детей мне не нужна, это не семья, и я решила, что обязательно должна родить от Мела, надеясь, что ребенок поправит и наши собственные отношения. Но Мел был в Америке, причем Южной, а я в Риме, и если бы камни не вышли, врачи просто запретили бы мне рожать вообще.
Поэтому, когда стало понятно, что операция не понадобится, первое, о чем я спросила врача:
– А мне можно рожать?
Кажется, он перепугался:
– А вы в положении? Мы делали вам уколы морфия…
– Нет, я не беременна, но очень хочу.
Глаза врача засветились улыбкой:
– Не сразу, но немного погодя можно.
Врачи всегда больше любят тех, кто хочет стать мамой, чем тех, кто предпочитает от этого избавляться.
Съемки продолжились.
И вдруг…
От Мела пришло письмо, он сообщал, что его приятель (у Мела везде приятели) выполнил мою просьбу и… нашел моего отца! Мы совсем не хотели разглашать это, и все осталось тайной, но теперь я знала, что отец живет в Дублине.
В фильме отец при прощании говорит Габриэль, которая намерена уйти в монастырь:
– Я не хочу тобой гордиться, я хочу, чтобы ты была счастлива.
Она отвечает:
– Я счастлива, отец.
В конце фильма, когда ей приносят записку с сообщением, что отец застрелен нацистами, когда оказывал помощь раненым, ведь он врач, это страшное известие подталкивает сестру Люк отказаться от монашеского обета и покинуть монастырь, чтобы участвовать в Сопротивлении.
Когда-то я видела, как расстреляли маминого брата, моего любимого дядю Уильяма, и еще нескольких родственников и знакомых. Они были убиты за взрыв немецкого эшелона. После этого я стала связной подполья, носила нужные записки в своих туфельках. Это так перекликалось с тем, что я играла в фильме… Я попыталась представить на месте дяди Уильяма своего экранного отца и рыдала в монашеской келье: