в Академии встретишь?
Отец мог сколько угодно говорить, как он сожалеет, что они с мамой держали детей взаперти, но Джеймс все равно знал, что это неправда. Люси ездила с мамой во Францию и познакомилась там с Корделией Карстерс, а через две недели девочки уже стали, по выражению самой Люси, «закадычными подругами». Они каждую неделю слали друг дружке письма – стопки исписанной, изрисованной бумаги. А ведь Люси была «изолирована» точно так же, как и Джеймс.
Джеймс тоже ходил в гости вместе с родителями, но не познакомился ни с кем, кого мог бы назвать «закадычным другом». Из всех знакомых ровесников Джеймс нравился только одной девочке, но о Грейс никто не знал. Хотя, может, он и ей перестал бы нравиться, если бы сама Грейс была знакома с кем-то еще.
Нет, родители не виноваты, что у него нет друзей. Это в самом Джеймсе какой-то изъян.
– Может, – вскользь заметил отец, – вы подружитесь с Аластором Карстерсом.
– Да он же старше меня! – запротестовал Джеймс. – С чего вдруг ему возиться с новичком?
Уилл еле заметно улыбнулся.
– Как знать? Менять свою жизнь и знакомиться с новыми людьми – на самом деле замечательно, Джейми. Ты не знаешь где, не знаешь когда, но однажды кто-то незнакомый ворвется в твою дверь и перевернет все в твоей жизни вверх тормашками. Но ты от этого станешь лишь счастливее.
Отец обрадовался, когда Люси подружилась с Корделией Карстерс. Парабатая Уилла Эрондейла когда-то звали Джеймс Карстерс, хотя сейчас, когда он стал одним из Безмолвных Братьев – ордена слепых молчаливых монахов, незримо помогавших Сумеречным охотникам, – все его знали под именем брата Захарии. Отец уже тысячу раз рассказывал Джеймсу о своей встрече с дядей Джемом, о том, как многие годы дядя Джем оставался единственным, кто верил в Уилла Эрондейла и видел его истинную сущность. Пока не появилась мама.
– Я уже рассказывал тебе, и не раз, о маме, о дяде Джеме и о том, что они для меня сделали. Благодаря им я стал совершенно другим человеком. Они спасли мою душу, – против обыкновения отец произнес это совершенно серьезно. – Ты просто не знаешь, каково это – спастись и совершенно измениться. Но узнаешь. Мы, твои родители, обязаны дать тебе возможность самому столкнуться с этим и испытать все. Вот почему мы согласились отправить тебя в школу. Хотя будем ужасно скучать.
– Правда? – смущенно спросил Джеймс.
– Мама пообещала, что будет храброй и не растеряет присутствия духа, – ответил отец. – Американцы вообще такие бесчувственные! Но я буду плакать в подушку каждую ночь.
Джеймс рассмеялся. Он знал, что не так уж часто смеется – и что отец особенно радуется, если у него все-таки получается рассмешить сына. В тринадцать лет Джеймс считал себя уже слишком взрослым для всяких «телячьих нежностей», но, понимая, что отца он увидит снова лишь через несколько месяцев, он прижался к нему и взял за руку. Уилл переложил вожжи в одну руку, а другую, сжав ладонь сына, спрятал в карман своего пальто. Джеймс улегся щекой на плечо отца, не обращая внимания на тряску – карета ехала уже по проселочным дорогам Идриса.