— Он величайший гений из всех когда-либо живших. И моя неспособность терпеть этих тупых, тупых, тупых долбаных ангелов — подтверждение моей преданности Коммуне.
— За Коммуну, — сказала Ариэль.
Нэнси повторила:
— За Коммуну.
— Ты сейчас пойдешь со мной в амбар?
— Дай мне раскрошить оставшиеся статуэтки.
— Хорошо, если это тебе нужно.
— Нужно. Мне это просто необходимо. Потом я помогу тебе с превращением.
— Только побыстрее, — сказала Ариэль. — У меня тоже есть потребности. Мне нужно быть в амбаре, превращаться. Мне это нужно так сильно, что я чувствую, что взорвусь, если не сделаю этого в ближайшее время.
Члены Коммуны производились бесполыми, изготовлялись вместо того, чтобы зачинаться. У них не было способности или тяги к сексу. Но Нэнси была чертовски уверена, — то, что она сейчас чувствовала, должно быть близко к тому, чем являлся для людей продолжительный секс: мощное периодическое напряжение энергии, которая проходила дрожью по всему телу, энергии, получаемой от чистой черной ненависти ко всему человечеству и всем живущим существам, созданным не в Улье, ненависти настолько сильной и настолько горячей, что она почти думала, что взорвется в огненном столпе, и с энергией и ненавистью пришло великолепное видение мертвого мира, бедствующего, безмолвного и освобожденного от смысла.
Нэнси смела оставшиеся фарфоровые статуэтки со стеклянных витрин полок. Она растоптала их, одну за другой, топтала и измельчала их пятками и пинала обломки. Она схватила голову ангела и кинула через комнату с такой силой, что острый кусок сломанной шеи застрял в гипсокартоне. Стеклянная голова с нимбом, размером со сливу, уставилась на нее, как будто бы удивившись, как голова трофейного оленя, повешенная охотником на стену. Топча, размельчая, пиная, Нэнси вдруг почувствовала, что пронзительно кричит с чем-то похожим на неистовое наслаждение, ее резкие выкрики отражались от стен гостиной, и дикий звук придавал ей энергии, возбуждал ее.
Ариэль, должно быть, тоже была возбуждена, потому сделала единственный шаг от арки в комнату, и стояла, пронзительно крича вместе с Нэнси. Она подняла кулаки и трясла ими, и бросала голову назад и вперед, хлеща плечи длинными светлыми волосами. Ее глаза светились интеллектом и рассудком. Ее голос был сильным и чистым от интеллекта и рассудка. Она не подавила триумф Нэнси, скорее, поддержала его; это был крик девчонки хоть куда.