Относится толстяк к себе по-разному: порой страдает и считает - не всегда безосновательно - свой нетронутый запас энергии свидетельством суровой, скудной жизни, заставившей его употреблять чрезмерно калорийные продукты. А иногда бывает рад тому, что он, как было сказано, обширен, лишен углов - прямых и острых, мягок, будто весь из мха, будто бы он затвердевшая статуя из шерсти. Нередко он впадает в манию величия, начинает думать, что он - памятник, и, предвкушая церемонию открытия с выступлениями мэров и творцов культуры, не замечает многих неприятностей. Ходит толстый медленно, как будто бы его должны узнать и поприветствовать много именитых граждан, которых, впрочем, он заметно превосходит именитостью. На самом деле знать его никто не знает, и тем не менее он - важная персона, чему свидетельством его широкая походка, задумчивое, но не омраченное лицо и сдержанное дружелюбие.
Говорят и пишут, будто бы толстеют те, кто много лет не знал покоя, будто толстый человек обидчив, удручен, тревожен, будто бы в накопленном им жире он на самом деле хочет утонуть, исчезнуть, раствориться. Вполне возможно, что толстяк действительно стремится окутать себя мягким ласковым покровом, облачиться в неснимаемую мантию из благосклонной плоти. Он замыкается в нее, будто в берлогу, в королевские чертоги, кутается в имитирующий тело мраморный наряд. Глубоко телесный, толстяк, возможно, не ведает полетов, раскованности и рекламно-зрелищных пробежек по лугам. Одновременно кроткий и смятенный, он -из породы ханов, которые в Монголии встречались Марко Поло, мудрых таоистов, путешествующих по миру, не выходя из комнаты, задумчивых буддийских чернецов, размягчающих себя, чтоб вырваться из кабалы желаний и скорбей, и высокопоставленных духовных лиц, в своих уединенных снах говорящих на латыни.
x x x
В доме у себя я приютил три зеркала; одно на самом деле обитало здесь и раньше - в стенном шкафу, на створке; пользоваться им почти что невозможно, но оно об этом не жалеет. Второе зеркало, у входа,- обычное персидское, может быть, прошловековое, купленное в лавке, торгующей персидскими товарами и гораздо более похожей на базар, чем на магазин, где продаются антиквариат или восточные диковины; оно прикрыто грубо разукрашенными ставнями и пребывает в полутьме. Третье, в ванной, выглядит как призрачное мутно-серое стекло, лишь намекающее на лицо, в нем отраженное; оно напоминает о том, что мир в упадке, что живое эфемерно, что ночная мгла разлучит свет и краски об извечной участи всего, что жило и живет; я назвал бы его зеркалом для привидений, но, возможно, оные боятся отражаться, чтобы вновь не обрести материальной формы и не возвратиться к изнурительному бытию.