— Блин, ну скажи наконец что-нибудь!
— Хм… У твоего танца определенно имеются исторические прецеденты.
— Что?! Ты о чем?
— Танец беременных женщин. Очень полезно для здоровья. Прятать женщин от посторонних глаз, когда у них живот начинает расти, — относительно недавняя практика.
— Вот как…
— На самом деле это началось в викторианские времена. Во многих культурах считалось очень важным хорошенько разглядеть беременную, дабы удостовериться, что дела в сообществе идут хорошо. В некоторых местах этот обычай до сих пор сохранился, хотя, конечно, излишне ханжеское западное общество предпочитает на беременных не смотреть.
— Разве что на журнальных обложках.
— Точно.
— Выходит, то, что я делаю, антропологически корректно?
— Наверное. Почему нет? А ты чего от меня ожидала?
София перевернулась на спину, поерзала на матрасе, подвинула Габриэля, укладывая поудобнее себя и выпяченный живот.
— Ну, не знаю. Ты мог бы заявить, что я эксплуатирую свою беременность. Зарабатываю на нерожденном ребенке.
Габриэль, приподнявшись на локте, перебирал пальцами ее отросшие двухцветные волосы и довольно улыбался.
— А зачем мне делать какие-то заявления? Ты сама все сказала.
— Значит, ты думаешь, что это плохо?
— София, — вздохнул Габриэль, — что ты сама думаешь?
София нахмурилась:
— Не знаю. По-моему, все нормально. Мне нравится. Нравится танцевать. А еще больше — ставить танец, интересно быть хореографом. По-моему, нашей клиентуре тоже понравится. А Денни тем более. И по-моему, я хорошо поработала.
— Действительно хорошо.
София помолчала, нервозность премьерши пошла на убыль.
— Правда?
— Не мне судить, но со стороны все очень неплохо. Вы с Каролиной отлично смотритесь вместе.
Умиротворенность Софии мигом улетучилась, она снова принялась доказывать свою правоту:
— Еще бы! Мы вкалывали как лошади. И уж прости, но хочу напомнить: я не знаю, как иначе заработать на жизнь, а ты с самого начала, с той самой минуты, как заявился со своей сногсшибательной благой вестью, знал, что я стриптизерша.
— Не с вестью, но с вопросом. Но ты права, я знал о твоей профессии…
— И уж кому-кому, но не тебе с твоей-то должностью…
— Это не должность, София, это я сам.
— Ты понимаешь, о чем я. Какое право ты имеешь рассуждать об общественном положении и эксплуатации женщин?
— Никакого, — согласился Габриэль. — Ни малейшего права. Потому я и не рассуждаю. — София молчала, выжидая: а вдруг он морочит ей голову. Но Габриэль продолжил: — Я не спорю с тобой. У меня нет такого права. И я не отговариваю тебя. Я здесь не для этого.
— А то.
— И твою работу я не обсуждаю. Ты права. Тебя избрали. То есть определили в матери. Такую, какая есть. Значит, так надо. Возможно, о том, что ты предпримешь, когда забеременеешь, было известно заранее. Я, честное слово, не знаю.