— Ну и как ты себя чувствуешь?
— Не знаю. Странно, но лучше, чем вчера. Мне кажется, что роды подействовали как электрошок, только не на мозги, а на тело.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня больше нет депрессии. Я потрясена, удивлена — ребенком, самим его присутствием и тем, что оно для меня значит.
— Выходит, с депрессией покончено?
— Да.
— Может, тебе тоскливо?
София замотала головой:
— Не думаю. Нет, правда. Я устала, и тело немного болит, — вернее, на самом деле дико болит, но я в порядке. Странно, но, по-моему, я изменилась.
Бет подавила зевок и стерла молочную отрыжку со своего плеча.
— Только не говори, что чувствуешь себя наконец состоявшейся. Я этого не вынесу.
— И не скажу. Я и до того чувствовала себя состоявшейся. До депрессии уж точно. Месяца до седьмого я испытывала такие ощущения, о которых раньше и не подозревала. Мне нравилось расти. С самого детства я не могла понять свое тело. Я боролась с ним, шпыняла, уродовала «ради искусства». А когда забеременела, бороться с ним уже не было смысла. И я научилась его любить.
— Вот и хорошо.
— Наверное. Я не осознавала это как прорыв — я имею в виду, в психотерапевтическом понимании. Просто изменила отношение к своему телу. Полюбила его не за то, как оно выглядит, а за то, что оно умеет. Просто за то, что оно мое. Это не связано с беременностью — я просто стала самой собой. Софией. Я почувствовала, что душа и тело стали одним целым. Наконец-то.
— Это замечательно, разве нет?
— Конечно, но, видишь ли, такая легкость долго не удержится. Но тогда мне было хорошо. И еще будет, я надеюсь. Я изменилась. Странно, но я стала другой. И мне это нравится.
Дочка Бет захныкала, и Бет засобиралась уходить.
— Не волнуйся, подруга. У тебя впереди много времени, чтобы накопить новой дряни. — В дверях Бет остановилась. — София?
— Да?
— Тот парень, Габриэль, ты его еще видишь? И все еще думаешь, что этот ребенок, как бы сказать…
София посмотрела на спящего рядом младенца:
— Особенный?
Бет кивнула. Она подпрыгивала на месте, чтобы успокоить девочку, а заодно разбудить сына.
София, улыбаясь, ответила, успокоив и себя, и Бет:
— Все в порядке. Я не сошла с ума. Он и вправду чудесный. Но разве не любая мать считает своего ребенка чудесным? Нормальное поведение для матери, тем более по отношению к первенцу, так ведь?
Когда Бет ушла, Габриэль открыл глаза и посмотрел на Софию. И хотя она знала, что ему еще рано фокусировать взгляд, Софии почудилось, что он знает, кто она.
Ее разбудил крик сына. Продравшись сквозь крепкий сон, она не сразу сообразила, где находится. Слева от нее вопил ребенок, а в лицо ей смотрел человек и звал ее по имени. Но он не был ни другом, ни родственником. Перед ней стоял тот самый клубный клиент, что, увидев новую программу, приставал к ней потом на улице. София поначалу не могла взять в толк, почему клуб так ярко освещен, почему она танцует одна, одетая в больничную робу, и почему рядом со сценой кричит младенец. Когда в голове прояснилось, ей стало совсем нехорошо. Человек, стоявший перед ней и улыбавшийся, не был клиентом, здесь он им не был, хотя именно его она оттолкнула той ночью на обочину. Здесь он был явно врачом. Он мог бы принимать у нее роды, не подгадай ее ребенок родиться в другую смену. Наверное, младенец решил не появляться на свет в дежурство этого врача.